Воспоминания - [12]

Я говорю о праздниках, и можно подумать, что наша жизнь состояла из праздников, но это, конечно, было не так. В нашем теплом, добром доме было много тревог, и они были спутниками нашими с самого раннего детства. Я помню ужасный случай: мы готовились к елке и уютно и весело делали елочные игрушки. Вдруг раздался резкий звонок. Возник шум в передней. Нас закрыли в детской, и вдруг мы узнали, что папу арестовали и увели. Так трудно было переключиться из мирного уюта и ожидания праздника в тяжелую тревогу и отчаянье. Мама ушла «хлопотать» к знакомым, в частности, к ответ. работнику, участнику революции — мужу тети Мани, чтобы просить его узнать, в чем дело. Мы в слезах, не раздеваясь, все заснули на одной кровати. Проснулись мы от громкого голоса папы: он с восторгом рассказывал, как шел через ночной город, какие звезды были на небе и как чудесен морозный воздух. Нам рассказали, что случайно обнаруживший папу среди арестованных прокурор, который неоднократно встречался с ним в суде, по собственной инициативе разузнал, в чем дело, и обнаружил, что произошла ошибка. Арестовать должны были кустаря с похожей фамилией. Это были еще «идиллические» времена. Впоследствии таких ошибок не исправляли. Я в душе очень пожалела несчастного кустаря.

7. Петершуле

Возвращаюсь к нашему детству, чтобы кратко рассказать о нашей школе — Петершуле (Peterschule), впоследствии 41 школе, в которой учились все дети нашей семьи.

Старейшая школа Петербурга, построенная по распоряжению Петра Первого, она выходила на Невский проспект и Малую Конюшенную, где в конце 20-х — начале 30-х годов проводилась весенняя ярмарка на вербной неделе. Огромные коридоры-холлы, светлые классы, большие лестницы, которые мне снились многие годы. Стиль школьного распорядка, «ментальность» школы в первый период нашего пребывания в ней очень отличались от того, что было позже, в начале 30-х годов. Я поступила в школу в 1924, Инна на два года раньше, Ляля в 1925 году. К этой школе, где уроки шли на немецком языке, меня подготовила учительница немецкого языка Зинаида Ивановна Кропоткина. Она была замужем за князем, родственником знаменитого анархиста Кропоткина, и гордилась своим княжеским титулом. Она, например, рассказывала, как ехала на извозчике, и мальчишки кричали вслед: «Барыня! Сбросим барыню!». «Понимают, хамы, что барыня», — комментировала она эту ситуацию. Эта гордость к тому времени уже была мало уместна. Зинаида Ивановна была прекрасным преподавателем и быстро подготовила меня к немецкой школе. На собеседовании при поступлении в школу я свободно говорила на немецком языке. После того как меня приняли, нас — меня и других поступивших, чистеньких немецких девочек, осматривал толстый и веселый доктор Гомилиус. Он всех забавлял рассказом о том, как он садится на лавочку в трамвае, сперва на краешек скамейки, и постепенно всех «выжимает».

В школе царствовал строгий порядок. Наблюдала за ним зав. учебной частью младших классов — классная дама, как ее иногда называли, строгая пожилая женщина в седой «накладке» — маленьком паричке. В первом классе у нас была замечательная пожилая учительница — добрейшая Мария Карловна Миллер. Впоследствии, лет через десять, я встретила ее на улице и, обрадовавшись, окликнула: «Фройлайн Миллер!». Она испугалась, остановилась с затравленным лицом и сказала: «Да, моя фамилия Миллер». Тогда я не уразумела причину ее страха. Завучем школы был Вульфиус — человек высокой образованности (замечательный историк) и очень веселый. Он любил шутить с детьми и сочинял сам про себя от их имени стишки, вроде следующего:

Gott sei dank,

Herr Wulfius ist krank.

Er liegt im Bett

Und frisst Kotlett.

Девочки в школе очень эффектно оформляли свои тетради. У них были откуда-то очень красивые вырезные открытки, которые они наклеивали на промокашки, прикрепляя их разноцветными ленточками к обложке тетради. Я больше всего любила засушенный цветок анютиных глазок, который наклеила на лиловую ленточку в своей тетради и которым часто любовалась. Во втором классе у нас преподавала Елизавета Гуговна Биддер. Мы ее очень любили, я нарисовала даже ее портрет. Впоследствии, когда администрацию школы и некоторых учителей арестовали, ее, как говорят, расстреляли.

На переменах школьники ходили чинно парами, в больших широких коридорах часто устраивались танцы-хороводы, в которых пели по-немецки: «Hei, tra-la, la, la! Hei, hopp-sa-sa!». Участвовали в этих танцах дети всех классов. Я единственная не хотела принимать в них участия. Мне не нравилась, как теперь бы сказали, их «заорганизованность», общее участие в них всех детей при руководстве учителей. В первых классах очень большое внимание уделялось правописанию, каллиграфии, и я писала по-немецки (готическим шрифтом) лучше, чем по-русски.

Очень пышно и красиво праздновалось рождество. Огромная елка украшалась в школе очень богато. Все дети приходили вместе с родителями. Подарков, как я помню, не выдавали, но было угощение, приготовленное родителями: шоколад-какао — горячий в чашках, и пышки с вареньем мне запомнились на всю жизнь, как самое вкусное лакомство в моей жизни.