Воспоминания - [66]

Меня с детьми генерал поручил Е. И. Крассану. Снял обручальное кольцо, с которым не расставался никогда, даже в Петропавловской крепости. Тогда от него отобрали все, но он просил оставить ему это кольцо, и его оставили, чему я не раз дивилась. Просто непостижимо, как ему оставили этот кусочек золота. Мне это кольцо было очень велико, поэтому он просил Крассана надеть его на палец, чтобы благополучно донести до дома и не потерять.

Свой крестильный крест и икону, которую всегда носил на цепочке, генерал отдал Татьяне, как бы благословляя ее. Мне он передал свой перстень с камеей – выгравированным гербом Ренненкампфов. Он очень дорожил этой семейной реликвией и всегда носил ее. Ничего ценного у мужа не осталось. Наконец, он достал из кармана бумажник со ста рублями, решил не отдавать их нам, а оставить деньги «им» как плату за работу, и положил деньги обратно.

Посидели тихо, а потом он говорил с нами по душам. Сказал, что хотел бы еще пожить и увидеть, во что выльется революция, но смерти не боится, не раз смотрел ей в глаза.[299] Генерал хотел умереть храбро и молил об этом Господа; жаловался на сердце, боялся, если случится сердечный приступ, чтобы большевики не приняли его за страх перед ними, которого не было. Просил меня исполнить две предсмертные просьбы. Сказал, что должна обелить его имя от клеветы. Он хотел, когда все волнения в России улягутся, чтобы его действия и на войне, и в 1905 г. во время усмирения Сибири были бы вынесены на всенародный суд. Генералу было тяжело умирать, зная, что враги оклеветали его перед народом за 1905 г. как палача и человека без сердца. Он исполнял свой служебный долг. Казнили только террористов, убивавших людей. Их дела решал суд, а не один генерал. В его карательной экспедиции было мало жертв, и Царь остался этим недоволен. Усмирение Сибири было быстрым, а не кровавым. «Все это найдешь в моих документах», – сказал муж.

Генерал просил опровергнуть по суду клевету Сухомлинова, пытавшегося сделать его предателем. Ведь были люди, которые верили военному министру, намекавшему на немецкую фамилию моего мужа. Но тот не хотел следовать советам и смени[ть] свою славную фамилию, скрыться под какой-либо другой, как это сделали многие «страха ради иудейского».[300] Генерал остался таким, каким был, продолжал любить свою Родину – Россию, которая в последнее время стала для него мачехой. Он отдал за нее свою жизнь, хотя мог бы спастись, даже перед страхом смерти не изменил своим убеждениям.

Второй просьбой мужа было не выдавать его убийц. С приходом немцев, по его словам, все начнут искать возмездия и мстить большевикам за их дела. Меня же он просил этого не делать. Главари, считал муж, убегут, бросив свою мелкую сошку. Бог с ними, они сами не знают, что творят.

Генерал оставил мемуары о своей деятельности во время войны с Германией с подлинными документами и лентами всех приказов начальства, которое не раз подводило и даже сознательно обманывало его. По словам мужа, из мемуаров видно, что на войне он действовал правильно. Отдал их мне – завернутую в газеты кипу писчей бумаги (писал он во весь лист) толщиной в 1/2 четверти аршина – и просил издать. Всех нас поцеловав и благословив, генерал попрощался, и мы расстались, чтобы больше уж на земле не встретиться.

Тяжелую ношу понесла я домой, но еще тяжелее было на душе. Невыносимый гнет от того, что ничем не могу помочь, ничто уже не спасет его, моего дорогого и единственного. За что, за что гибнет человек без суда, без вины, по воле темных людей, выплывших из подполья в вершители судеб людей и страны… Но да будет воля Господня! Бог это допустил, ибо и волос с головы человеческой не упадет без Его Святой воли.

Настала ночь… Спать я не могла, лишь временами находилась в забытье. Наступило утро, лучше бы его не было… Безысходная тоска… Не нахожу себе места… Вдруг тихий стук в дверь. Кто бы это мог быть так рано, чуть свет? Оказалось, что это – офицер Шмит из канцелярии штаба большевиков, которому они не особенно доверяли. Не будучи большевиком, он играл роль сочувствующего, являясь, как я его поняла, в действительности агентом «белых».[301] Шмит симпатизировал нам, и однажды, когда я уходила из штаба, поцеловал мне на прощание руку и обещал, что пока он в штабе, муж мой будет цел.

Увидев у своей двери бледного и встревоженного Шмита, я поняла: случилось плохое. Прерывающимся голосом он просил прощения за то, что не смог сдержать своего обещания – мужа расстреляли прошедшей ночью. По словам Шмита, большевики, раскрыв его план, услали его по выдуманным делам, а когда он вернулся – генерала уже увезли из штаба. Шмит очень спешил и быстро ушел. Вскоре большевики его раскрыли, пытали и хотели убить, но ему удалось бежать.

Я никак не могла опомниться от известия, хотя мы всё знали и ждали этого. Стояла ошеломленная, не имея силы двинуться с места. Да, в душе человека всегда живет надежда на чудо, мало ли их было в моей жизни, но на этот раз чуда не произошло. Все кончено – мужа больше нет. Все-таки я решила пойти в штаб и все проверить. Знала, что на этот раз могу не вернуться оттуда домой, погибнуть вслед за мужем, но мне было все равно. Устала жить, устала страдать, осталась одна без мужа, без защитника и опоры в жизни. Все-все гибло и не хотелось жить.