Воспоминания - [65]

Я видела, что дела моего мужа плохи, и вместе с несколькими офицерами решила его освободить. Для этого мы планировали неожиданно напасть на штаб. У этих офицеров сохранилось оружие. К тому же мы рассчитывали, что многие солдатики примкнут к нам. К моему удивлению, генерал не одобрил наших планов. Он поблагодарил за заботу, но категорически отказался бежать. Не хотел рисковать жизнью молодых офицеров и моей.[296] Как обидно, <что> муж не захотел рискнуть с нами!

Вскоре подвернулся еще один случай спасти генерала. В штабе находился студент, некто Готлобер – левый революционер по своим убеждениям. Он разочаровался в большевиках, понял, что идеи у них – одно, а претворение их в жизнь – совсем другое, и ему с ними не по пути. Решил все бросить и бежать от них подальше, пока сам цел. Не того ждал от революции, и не такой она оказалась, как он себе представлял.

За несколько дней до побега Готлобер тайком пришел ко мне, рассказал о своих намерениях и предложил взять с собой моего мужа. Он был убежден, что я его не выдам, видел мои страдания и жалел нас с мужем. Готлобер тогда еще пользовался полным доверием большевиков и сопровождал генерала во время ежедневных прогулок вдали от штаба. Как-то муж выразил желание исповедоваться и приобщиться в церкви. Он знал, что его скоро убьют, и хотел приготовиться к смерти как христианин. Большевики ничего против не имели, и тот же студент и еще один солдатик сопровождали моего мужа в церковь.

Муж был лютеранином, но, выйдя в отставку, принял православие.[297] В последний раз в своей жизни он исповедовался и приобщился в Греческой Православной Церкви. Я знала, что генерал будет там, и тоже пришла на богослужение. По дороге в церковь Готлобер сообщил мужу о своем плане бегства. Генерал поблагодарил его и отказался. Я очень хотела, чтобы муж бежал и спасся, но и на мои уговоры он не соглашался. Генерал не доверял Готлоберу. Думал, что стоит ему только отвернуться, как Готлобер выстрелит в спину.

Готлоберу я сказала, что мы не можем согласиться на его предложение, так как у нас нет денег. По словам студента, в деньгах он не нуждался – штаб был просто завален богатством, и с ним не знали, что делать. «Конечно, все это краденое, но не будьте щепетильны, – сказал он. – Вас так же обокрали, и часть вашего имущества находится в штабе, в мешках золота».

Я не могла иначе объяснить отказ мужа, не хотела его оскорбить, сказать, что генерал не верит евреям и презирает их.[298] Мне казалось, что Готлобер с симпатией относился к мужу, много с ним говорил и хорошо его узнал. Я хотела ему верить, даже, можно сказать, верила. Он был неплохим человеком, хотя летами совсем юный, студент-первокурсник. Спустя пару дней мы узнали о побеге Готлобера. Больше его не видели, что с ним стало и где он – Бог ведает.

Муж не хотел бежать, отклонял все возможности для побега. Расстаться с Родиной, с Россией ему казалось немыслимым. На все мои уговоры бежать за границу он, грустно улыбнувшись, отвечал, что не может жить без России.

Время шло. Большевики видели, что генерал не принимает их предложения, живет спокойно, не боясь расстрела, не готовится к бегству, дабы избежать своей участи, и снова попытались его уговорить. Канунников вновь рассказывал ему обо всех преимуществах, если он примет их предложение, но все было напрасно. В третий раз комиссар поставил ультиматум: или принять командование, или расстрел. Как и прежде, генерал отказался от предлагаемой «чести» и сказал, что он никогда не был предателем.

Придя однажды к мужу на свидание, я увидела в той же комнате двух неприятных незнакомцев. Это были плюгавенькие невзрачные черкесы. Небольшого роста, уродливые, обвешанные оружием, они громко и вызывающе похвалялись своей храбростью в убийстве беззащитных офицеров и тем, как их мучили, прежде чем убить. Очевидно, это были палачи. Их разговоры привели меня в ужас, и я плохо скрывала свое состояние от мужа. Генерал по своему обыкновению хотел меня успокоить, просил не обращать внимания на этих черкесов, назвал их хвастунишками. Он старался перевести разговор на другие темы, но сердце мое было неспокойно. Я не могла отделаться от мысли, что этих палачей привезли для генерала.

Перед самым моим уходом муж подтвердил мои опасения. Он не выдержал и сказал, что солдаты, находившиеся при штабе, отказались его расстрелять. И большевики, не имея возможности наказать всех этих храбрых молодцов за отказ, выписали палачей из Ростова. Штабные солдаты, между тем, не служили под начальством моего мужа, не знали его и не им он делал добро. Но они знали, что он – Ренненкампф, и любили его. По словам генерала, эта любовь солдат была для него большим счастьем и самой лучшей наградой в жизни. Я поняла своего мужа: он так любил и ценил русского солдата, знал и понимал его, называл «серым героем». Муж жалел солдат и всегда заботился о них, помнил, что именно от «серого героя» зависели наша победа и успех в войнах.

31 марта около двух часов дня мы вместе с Татьяной и Ев[гением] Ивановичем Крассаном пришли к мужу. Я будто чувствовала, что мы больше не увидим нашего дорогого генерала, и это было прощанием с ним. Он очень обрадовался нашему приходу. Муж чувствовал, что его убьют сегодня или завтра, что он видит нас в последний раз, и хотел проститься с нами.