Воспоминания - [62]

Прошло две недели, как генерал скрывался в чужом доме. По вечерам, когда совсем темнело, я уходила из дома к своей знакомой. У нее переодевалась в одежду простой бабы и, изменившись до неузнаваемости, шла проведать мужа, узнать новости, рассказать, что делается у нас и спросить, не нужно ли ему чего-нибудь. Сначала я входила через заднюю дверь к его хозяевам и узнавала, все ли благополучно, а уже потом шла в комнату мужа. Виделись мы с ним десять – пятнадцать минут; каждый раз встречала и Баркова. Уходила тем же путем – сперва к знакомой и, переодевшись в свое, возвращалась домой. Все эти предосторожности были нужны на случай слежки за мной и нашим домом, так как по моим следам могли найти мужа.

Время шло, большевики укреплялись, и не видно было, что придет конец их власти. Они с большим рвением продолжали искать моего генерала, но мы все же надеялись, что не найдут – надежные люди его не выдадут. Обыски у нас в доме не прекращались и даже наскучили. Я уже не выдерживала, говорила большевикам, что мне надоело так часто их видеть, и скоро они просто поселятся у меня на квартире.

Как-то раз я вышла на улицу и увидела необычную картину: перед нашим домом стояла целая толпа и с интересом слушала юркого молодого, безусого солдатенка, по виду провокатора. Он изо всех сил старался возбудить толпу, но ему это не удавалось. Очевидно, не хватало опыта, и окружавшие оратора ротозеи были мирно настроены. Даже большевики не реагировали на его речи. <Сперва я подумала, что он узнал меня, но мое предположение не оправдалось. Просто оратор увидел вышедшую «барыню» и хотел порисоваться, зная, что народ начинает настраиваться против бар как своих угнетателей>.[294] Он вдруг пришел в азарт и, жестикулируя как уличный оратор, (насмотрелась я на них в Петербурге) начал выкрикивать: «Ренненкампф пил нашу кровушку, он мучил и истязал нас <в> 1905 году. Он – кровопийца и злодей!».

Услышав этот крик, я обратилась прямо к оратору и спокойно спросила, что ему сделал Ренненкампф. По словам оратора, он был шофером у моего мужа, и тот за пустяк сослал его на каторгу на двадцать лет. Я решила вывести на чистую воду этого провокатора, осмеять перед толпой, и поинтересовалась, знает ли он меня. Он ответил отрицательно.

«Вот странно, – сказала я. – Я – его жена, а ты меня не знаешь! Если ты служил у нас, то не мог бы меня не знать. Когда мы поженились, у нас не было автомобиля. И ты говоришь, что провел двадцать лет на каторге?» Затем спросила, сколько ему лет, и он, не подумав, сразу назвал свой возраст – двадцать четыре года. Тогда, рассмеявшись, я обратилась к окружающим и сказала, что, выходит, ему было четыре года, когда он служил шофером у моего мужа.

Все от души хохотали над неудачливым агитатором. Он сам себя высек: не умел врать и попался на своей лжи. В толпе раздавались возмущенные возгласы, агитатора обвиняли во вранье, вытолкали кулаками, и он моментально исчез, как сквозь землю провалился. Воспользовавшись своей победой, я сказала толпе, что вот таких-то они и слушают, не думая о том, что им рассказывают.

Толпе понравилось, как я вывела вральмана на чистую воду. Люди расходились и судачили: «Вот так баба! Рассудила, как Соломон! Все ясно стало». Народ был простой и высказался, как умел. Обыск же на этот раз у меня не произвели. Эта история так всех насмешила, что у большевиков пропала охота его проводить. Стыдно, очевидно, стало!..

Наступило второе марта. Мы сидели за столом и спокойно обедали, вдруг с улицы раздался резкий звонок. Е. И. Крассан встал и сам открыл дверь. Он думал, что пришли с обыском, и уже собирался дать достойный отпор. К несчастью, это было не то, что мы ожидали, а то, чего совсем не ожидали. В столовую вбежал сын греков, у которых скрывался мой дорогой муж. Прерывавшимся от волнения голосом он сказал, что генерал арестован. Это известие было для нас как гром среди ясного неба.

Я словно окаменела, не могла двинуться с места, сознавая, что свершилось ужасное, то, чего так старались избежать, то, чего так не хотелось. Неизбежное совершилось… Как сквозь сон до меня доносились рыдания дочери Татианы и Е. И. Крассана, успевшего за это короткое время полюбить моего мужа, привязаться к нему как к близкому и родному человеку. Плакать я не могла, слишком большое горе придавило меня. Сердце говорило, что это – конец. Ничто не спасет мужа из рук людей, вершивших судьбу России. Я находилась в безвыходном положении – не могла ничего предпринять, не знала, как помочь мужу.

Было неясно, арестовали ли его только по подозрению или уже установили, что он и есть генерал Ренненкампф. В лицо его никто не знал. Наружностью он стал неузнаваем, поэтому арестовавшие его могли сомневаться, тот ли это, кто им был нужен. К тому же мне не было известно, признался ли генерал в том, кто он, или скрывает это. Итак, я решила ждать – молчать и ничего не предпринимать, чтобы усыпить бдительность большевиков. Не зная, как обстоит дело, я только могла повредить генералу своими действиями.

После нескольких томительных дней за мной приехали из штаба большевиков на автомобиле и повезли на допрос. Обращались со мной очень вежливо. Я собрала всю силу воли, хотела казаться спокойной и не выдать своего волнения, чтобы не повредить мужу. Большевики же все больше и больше убеждались в том, что либо арестовали не генерала, либо я ничего не знаю о его аресте.