Воспоминания - [60]

Вдруг в нашей временной квартире раздался быстрый и нетерпеливый звонок. Муж понял, что это – Татьяна. Он быстро вскочил и спрятался за ширму. Татьяна порывисто вбежала в комнату, где мы сидели и разговаривали, а я лежала на кровати, отдыхая от пути, и бросилась меня целовать. После первых двух-трех поцелуев она внезапно обернулась и уже была в объятиях отца, который тихо вышел из-за ширмы и молча стоял позади нее. На глазах обоих были слезы радости и счастья. Татьяна не выдержала и, прижавшись к широкой груди отца, начала рыдать. Я поняла ее: какое счастье – отец с нею!

Муж сел, взял ее к себе на колени, и в тишине небольшой комнаты мы пережили один из тех счастливых моментов, которых так давно были лишены. Татьяна не могла насмотреться на отца, ведь она его обожала, любила его даже больше, чем меня. Сознание того, что он устал, болен и нуждается в отдыхе, удержало ее от нескончаемых вопросов, так и срывавшихся с ее губ. Она ведь уже была большой – скоро ей исполнялось десять лет. Татьяна все понимала и имела очень чуткое сердце.

Отдохнув, мы решили воспользоваться предложением моего деверя и устроились в его небольшой квартире на Греческой улице. Там было тихо и удобно. Хозяин квартиры редко бывал дома, и мы ему не мешали. Он очень уважал и любил моего мужа и сочувствовал нам в нашей многострадальной жизни, хотел дать покой и уют.

Прежде всего, я принялась за лечение генерала, в котором он так нуждался. Грыжа его была довольно мучительной, но доктор не позволил и думать о скорой операции. Он велел обеспечить мужу хорошее питание и лечил сердце. Состояние генерала не позволяло использовать хлороформ, без которого нельзя было оперировать. Я же делала все возможное и невозможное, чтобы как можно быстрее поставить мужа на ноги. Дети помогали мне в уходе за отцом, как могли. Они молились и за него, и на него.

Вернувшись к нормальной жизни, генерал думал только о том, как ему присоединиться к движению генерала Корнилова.[290] Он написал ему письмо, но ответ Корнилова перехватили, и муж его не получил. Все интересы мужа сосредоточивались на движении Корнилова. Он считал Корнилова большим патриотом и мучеником, действовавшим невзирая на громадные трудности и даже на судьбу, которая ждала его… Все свободное от лечения и отдыха время генерал отдавал работе над интересными, правдивыми мемуарами. Порою он проводил долгие часы за письменным столом.

Между тем борьба белых с красными продолжалась. Все ближе и ближе подходили большевики к нашему городу. С их приходом в Таганроге начались массовые обыски, грабежи, смертные казни – расстрелы и правых, и виноватых, а перед расстрелом обыкновенно истязали и мучили. Офицеры, не успевшие бежать, были арестованы. Многих из них выдали предатели-слуги. Через несколько часов после перехода города к красным к нам на квартиру явилась группа вооруженных с головы до ног большевиков. Было ясно, что они пришли арестовать генерала. Во время обыска все перевернули вверх дном и ушли, не найдя решительно ничего из того, что они искали.

К счастью, я вовремя успела спрятать моего генерала. Мой деверь и греческий консул Таганрога Спассарис[291] устроили его у знакомых греков. Поместить мужа в самом консульстве было нельзя, так как весь маленький городок знал о наших отношениях с греческим консульством, и находиться там генералу было бы небезопасно. К тому же, хотя консульство считалось неприкосновенным, но от большевиков можно было ожидать всего: они не постеснялись бы его обыскать. По моей просьбе генерал сбрил усы, чтобы не быть узнанным, в штатском платье и с греческ[им] паспортом на имя Павла Ригопуло поселился у знакомых греков. Этот дом выбирался с большими предосторожностями: он находился у обрыва над морем и имел два выхода – на улицу и к морю. Это позволяло незаметно уйти в случае обыска.

Не прошло и получаса после обыска, как в наш дом опять явились те же лица. Вероятно, они думали, что муж мой вернулся, и они застанут его врасплох. На вопрос, где мой муж, я ответила большевикам, что он бежал. Когда они стали расспрашивать о месте нахождения генерала, я невольно рассмеялась и довольно смело спросила: выдали бы их жены белым, если бы те стали их искать. Они не нашлись, что на это сказать, и покинули наш дом.

Хотя большевики знали наверняка, что генерал покинул свою квартиру, и его нет с нами, обыски все-таки не прекращались. Порой их было девять-десять в день. Мы привыкли, и не обращали на них никакого внимания. В то время как поставив у каждого окна и двери по солдату, большевики шарили по всем комнатам, углам, комодам и шкафам, мы продолжали обедать, ужинать, читать и заниматься своими делами.

Я опасалась только за коллекцию чудного оружия моего мужа и тщательно ее скрывала. Забрала ее со склада греческого консульства, зашила в рогожи, сложила в саду у дома и прикрыла старым железом с крыши. Стояли холода, и снег присыпал все это белой пеленой. Когда же потеплело, и снег стаял, стало хуже, но, к счастью, никто ни разу не обратил внимания на мое сооружение. Вероятно, большевикам казалось, что это старый хлам – железный лом и более ничего.