Воспоминания - [37]

Случайно я поймала полный ненависти взгляд генерала Сухомлинова и поняла, что его ненависть к моему мужу перешла и на меня. За что? Мы даже не были знакомы, и, встречаясь с ним где-нибудь в Петербурге, например, в театрах и на концертах, я видела его только издали. Люди, хорошо знавшие Сухомлинова, говорили мне, что он ненавидел моего мужа «за все»: за то, что тот имел два Георгиевских креста, а он – только один, за то, что Ренненкампф раньше него был зачислен в генерал-адъютанты к Государю и, наконец, за Гумбиннен. Нечего сказать, патриот!

Я так рада, что мой муж никогда никому не завидовал, не льстил, не был злопамятен и прощал всем, всем своим врагам. Генерал П. К. Ренненкампф всей душой любил Родину, был большим патриотом, и его радовала доблесть каждого сына Родины, т. к. она вела к величию России. Он очень скорбел о том, что лишь немногие действительно ратовали о победе, большинство же думало только о наградах и о том, как бы подставить другому ножку, чтобы тот не отличился и не перехватил бы очередную награду. У нас не было бы стольких неудач в этой последней, Великой войне, если бы не зависть и не интриги в высшем командном составе. Что и говорить, был этот грех!

Генерал никогда не говорил за глаза о своих подчиненных и сослуживцах. Если что скажет, то редко да метко и им самим. Раз он сказал кавалер[ийскому] генералу Хану Нахичеванскому, что если непременно нужно что-нибудь напутать, то следует послать Хана Нахичеванского.[192]

Генералу Бердяеву посоветовал молчать, чтобы тот не терял своего «бисмарковского» вида и не портил впечатления.[193] Это он ему сказал в своем кабинете и, конечно, не в служебном разговоре. Мой муж дружил с генералом Бердяевым, знал его давно и был с ним на ты, но на службе всегда переходил на вы. Также обращался и к другим лицам, с которыми вне службы был на ты. Он считал это необходимым, говорил: дружба – дружбой, а служба – службой.

Если муж давал на кого-либо аттестацию, то на его отзыв никогда не влияла ни дружба, ни личная симпатия или антипатия. Он сохранял беспристрастность и оценивал каждого по достоинству.

Незадолго до войны генерал был в Петербурге на аудиенции у Государя. Вернувшись, он рассказал мне о разговоре с Императором. Среди прочего речь зашла о возможности войны и о нашей к ней подготовке. Генерал критиковал интендантство, которое порой, можно сказать, преступно относилось к своей работе, в частности, к поставке сапог для армии. Поставленные сапоги в большинстве случаев оказались маломерками и не лезли солдатам на ноги. В случае войны солдаты оставались без сапог.

Кроме того, при современном ведении войны необходимо засыпать врага снарядами, а генералу было доподлинно известно, что у нас мало снарядов, и в первые же месяцы войны это скажется. Так действительно и случилось в бытность Сухомлинова военным министром.

На эту критику Государь ответил совершенно по-детски. Он сказал мужу, что тот расстроил его своим пессимизмом. Привел ему в пример генерала Сухомлинова, который его всегда успокаивал относительно нашей подготовки к войне, другой раз даже рассказывал к месту какой-нибудь анекдот.[194] По мнению Государя, военный министр знал о ней лучше.

Генерала удивил ответ Царя. Понимая, что ставит на карту многое, если не все, набравшись храбрости, муж сказал, что от нашей неподготовленности России, б[ыть] может, придется плохо, а от анекдотов Сухомлинова трон Имп[ераторского] В[еличества] шатается. Муж говорил это с болью в сердце, со слезами на глазах.

Я не понимала, как мог генерал так сказать. Это было слишком смело. По моему мнению, из-за этих слов Государь сильно охладел к моему мужу. Почувствовал он и неприязнь Государыни Александры Феодоровны. Думаю, кое-что дошло и до Сухомлинова, который просто заедал и придирался к генералу, окружил его своими ставленниками, доносившими ему обо всем, что тот делал и говорил. Генерал решил, что о его разговоре с Императором узнали и Императрица, и военный министр. Он сказал мне тогда, что у нас не любят правды. А если бы восприняли его слова правильно и проверили их как следует, то не случилось бы большой беды.

Как-то, когда генерал объезжал свой округ, и его не было в Вильно, Сухомлинов прислал комиссию в интендантский склад. Она только осмотрела помещение склада на предмет пригодности, не спрашивая ничего главного и нужного, как например, подходят ли солдатам сапоги. Интенданты и смотрители заверили комиссию в том, что склады сухие и хорошие. Им, конечно, и в голову не пришло, что тут кроется хитрость Сухомлинова. Какие вопросы им задавали, такие ответы и получили.

Комиссия доложила военному министру о том, что все в порядке. Сухомлинов, в свою очередь, сообщил Государю, что интенданты довольны и «ни на что не жалуются». Вот и борись за правду, служи честно и верно, докладывай Царю без страха, а лжецы всегда преуспеют и сумеют обойти. Достойно ли министра такое легкомыслие? В Сухомлинове было много просто театрального шутовства, которое и погубило Россию.

Бороться с Сухомлиновым при мягкости и доверчивости Царя было невозможно. К тому же Государь не хотел думать об опасностях и недочетах, а предпочитал верить в непобедимость наших войск и в нашу отличную подготовку.