Воспоминания - [39]

Последний звонок, последнее прощание. Я благословила мужа, он благословил меня и детей. Поезд тронулся и вскоре скрылся из виду. Генерал писал мне каждый день хотя бы два-три слова, если на большее не хватало времени. Как жаль, что все письма пропали во время революции. Я их собирала и берегла как зеницу ока (их набрался целый пакет), но все-таки не смогла сохранить.

Как-то в начале войны генерал Аракин просил меня разрешить подполковнику Сергееву[202] ненадолго поместить в наших конюшнях нескольких (кажется, пятерых, если мне память не изменяет) жеребят Тракеновского завода.[203] Они все были ранены пулями, и заботу о жеребятах относительно фуража и лечения на эти несколько дней взял на себя брандмейстер пожарной команды,[204] а потом они должны были проследовать куда-то дальше. Я сказала, что наши конюшни свободны, и я ничего не имею против того, чтобы Сергеев разместил в них своих жеребят, тем более что с ними и его солдатик. Отказать в таком пустяке я не могла и ничего дурного в просьбе Сергеева не видела.

Дня через два, случайно, я увидела этих жеребят в окно. Они были золотистого цвета, очень умные. Когда открылись двери конюшни, жеребята выбежали из нее и встали в определенном порядке рядом друг с другом. Их почистили и полечили, а потом снова заперли в конюшне. Через неделю приблизительно солдатик увел жеребят, и больше я их не видела. Генерал Аракин говорил, что Сергеев отправил их в какую-то губернию, в свое имение для завода. С Сергеевым и его женой я была знакома, но мало о нем знала. Слышала, что он хозяйственный человек и хороший семьянин.

Потом моего мужа обвиняли в том, что он велел офицерам взять лошадей у немцев с Тракеновского завода. Меня это не[205] удивило, т. к. этот завод, как мне сказали, был государственный, и лошади – военные трофеи. К тому же у многих офицеров лошади были убиты или ранены. Нужных им лошадей они, конечно, взяли у врага. Это дело естественное, кодекс войны прямо об этом говорит.

Странно и непонятно, как у нас церемонились с немцами, а немцы нас просто грабили. В Вильно, например, из «палаццо генерала Ренненкампфа», как они называли дворец командующего, немцы увезли к себе все – мебель, драпировки, хрусталь, ковры и оставили только стены. Этому никто не удивился и не потребовал компенсации за грабеж. А тут офицеров обвинили в том, что они взяли необходимых им лошадей! И кто обвинил: не немцы – германцы, а свои – русские!.. Конечно, это только придирка к Ренненкампфу, тем более что себе он не взял ни одной лошади. Жеребята Сергеева были ранены[206] (раны не были опасными и ноги не повреждены). Как я слышала, немцы сами их выпустили из конюшен, и он поймал пятерых. Говорят, там были и взрослые лошади, доставшиеся офицерам. А эти пять жеребят еще не годились для верховой езды, и их взял Сергеев, как я слышала позже, для коннозаводства.

Когда началось расследование, я была в Петербурге. Сама отправилась к следователю полковнику Кореневу[207] и рассказала ему все, что знала; предложила использовать мои показания по этому делу. Коренев произвел на меня неприятное впечатление. Если бы не его полковничья форма и не протез ноги, то его можно было бы смело принять за левого революционера. Видно было, что он в восторге от революции, чувствует себя героем и вершителем судеб.

Как-то один из офицеров нашего округа привез мне с фронта в подарок несколько немецких касок. Я не могла преодолеть чувства, что это каски с убитых немецких солдат, и просила положить их в зале на рояль. Я не стала говорить офицеру, что не могу к ним прикоснуться. Боевой офицер, для которого эти каски – трофеи, не понял бы меня. Ведь он хотел сделать мне трогательный сюрприз.

Вероятно, я – не боевая генеральша, хотя и жена боевого генерала, – тут же решила я, и у меня созрел план, как избавиться от этих касок. Я не могла спокойно войти в зал, где они лежали, – под ними мне мерещились лица убитых солдат. Каски были для меня чем-то живым – они жили и говорили, и я поняла, что бездушная с виду вещь может иметь язык.

Вскоре в моем злосчастном зале собрался весь наш дамский комитет. Дамы увидели каски, брали их, рассматривали и радостно говорили. Вот это, – подумала я, – настоящие военные дамы. Каски их не страшат, подарю их им на память. Подумала – сделала. Дамы с радостью приняли этот подарок. В один момент разобрали каски (их было штук пять) и унесли с собой.

Конечно, я радовалась победе, но не хотела думать о крови и страданиях, которые ей сопутствуют. Ведь не только германцы пали или были ранены, но и с нашей стороны были жертвы. Да, война – ужасная вещь, но она существует со времени сотворения мира. Уже дети Адама проливали кровь: Каин убил Авеля,[208] и кровопролитие происходит и в наши дни. Ужасно, но очевидно: пока существуют люди, войны не прекратятся. Такова страшная действительность…

Хочу сказать несколько слов о некоем корреспонденте Богуславском. Его имя и отчество, к сожалению, мне никогда не были известны. Этот Богуславский появился у нас в доме в самом начале войны, когда генерал еще не отбыл на фронт. Он просил одного из дежуривших жандармов доложить мужу о себе и дал какое-то рекомендательное письмо. Как я потом узнала, это письмо было из Министерства внут[ренних] дел.