Воспоминания - [33]

П. К. Ренненкампф немедленно сообщил об этой неприятной для него истории своим верным друзьям и просил их рассказать Государю всю правду-истину раньше, чем он узнает о случившемся от черносотенцев. Слава Богу, все обошлось благополучно. Государь даже смеялся и не придал плохого значения этой истории. Сказал, что все – дело навыка, генерал Ренненкампф еще новый командующий. Черносотенцы же не дремали и послали в Петербург депешу, но она не имела успеха. Невольно думается, что этот случай предвещал печальную гибель всей семьи Государя.

У генерала П. К. Ренненкампфа в бытность его командующим третьим армейским корпусом было два начальника штаба. Сначала – барон Икскюль – видный, высокий генерал, уже седой, но не старый, с красивой, породистой внешностью. Он был женат, но мы редко видели его супругу – видную, образованную даму. Она жила в своем имении и изредка приезжала в Вильно.[176]

Барон Икскюль был благородным, честным и прямым человеком, очень уважал и любил моего мужа, всегда оберегал его от разных неприятностей. Зная его характер, строгость и горячность, он нередко задерживал какой-нибудь разнос или резкий ответ начальству, который генерал Ренненкампф, будучи сильно возмущенным, приказывал отослать немедленно. Когда он немного успокаивался, барон умел подойти к нему так, что генерал смягчал свой приказ или разнос. В нем не оставалось той резкости, о которой П. К. Ренненкампф, вероятно, потом бы пожалел.

Мой муж очень любил и ценил барона, был благодарен ему за попечение. Генерал в шутку называл барона Икскюля своей «штабной женой». Муж говорил мне, что он не мешал ему работать, но порой сглаживал его резкость и заботился о нем умно и любовно-деликатно. Барон ненавидел Сухомлинова, считал его выскочкой и интриганом. С начальством он не ладил и не мог ужиться. Считал, что его обходят, и что в России вообще невозможно служить – правды и работы в ней не ценят, а надо быть только интриганом. Как ни уговаривал его генерал не бросать службы, но он все-таки ушел в отставку.

Вместо него был назначен генерал В. А. Чагин.[177] Передавая ему дела штаба, барон просил смягчать вспышки гнева генерала Ренненкампфа, объяснил, как он сам это делал. В ответ Чагин сказал, что не будет нянькой генералу – он взрослый человек, и пусть действует так, как считает нужным.

Из-за этого у барона сложилось неблагоприятное впечатление о Чагине. Все считали его большим политиком. Вероятно, из-за его манеры вести себя так, как будто он умывает руки наподобие Пилата.[178] Говорили, что Чагин по духу совсем не военный – боевой подготовки у него нет никакой, храбростью не отличается и у жены под башмаком; ему бы следовало быть доктором, а не генералом. Он – сибарит и любит пожить. Всю Японскую кампанию заведовал транспортами и обозами, что было не опасно, и пороха не нюхал. Знаю только одно – в бытность свою начальником штаба корпуса он ни во что не входил. Все возложил на умного и умелого полковника Радус-Зенковича[179] и без него ничего не предпринимал. Штаб от этого только выиграл, в этом надо отдать Чагину справедливость.

У жены барона Икскюля был чудный попугай. Она сама учила его говорить, и он постоянно кричал: «Форверц, Ренненкампф!» (т. е. вперед, Ренненкампф). Оказывается, эта фраза появилась потому, что в Японскую кампанию муж неутомимо шел вперед и вперед. Баронесса же любила и уважала генерала. Она была большой барыней и аристократкой, но оставила всю роскошь и пошла с мужем на Яп[онскую] войну сестрой милосердия. И подавала всем пример невзыскательности, терпения, трудоспособности, неутомимости и милосердия к больным и раненым страдальцам. О ней рассказывали массу случаев сестры милосердия и обожавшие ее раненые.

Когда П. К. Ренненкампф был уже генерал-адъютантом,[180] Государь Николай II послал его вместо себя в Германию на какое-то торжество. Если память мне не изменяет, это было открытие памятника в небольшом городке вблизи нашей границы – или в Эйдкунене, или в Кенигсберге.[181] Генерал немедленно собрался и поехал. Вернувшись оттуда, доложил Государю о том, как исполнил поручение.

Генерал рассказал ему, что поехал не по форме одетым – в парадном мундире казач[ьего] Забайкальского войска (он знал, как немцы боятся казаков) вместо мундира генерал-адъютанта. Надел самую громадную папаху из рыси, а в руку взял нагайку. Вышло нечто устрашающее. Поднимаясь в зал для парадного обеда, он шагал по лестнице через три ступеньки. Его вид – громадные торчащие усищи, папаха, сапоги и нагайка, а главное, широкие шаги по лестнице, подтвердили, быть может, представление немцев об ужасных, храбрых и грозных казаках. Ведь они распространяли в Германии слухи, что казаки едят детей. Государь от души смеялся. Он был доволен всей этой историей и даже не сердился, что генерал был в казачьем мундире.

Назначение полковника Грена[182] адъютантом генерала было довольно странным. Генерал совершенно его не знал. При самостоятельном характере П. К. Ренненкампфа адъютанты ему практически были не нужны, разве только для представительства, хлопот по железной дороге во время его постоянных разъездов по округу или для мелких поручений. Генералу было все равно, кто адъютант, лишь бы был приличный и исполнительный человек. Мы все любили адъютанта Гейзелера – удивительного офицера и рыцаря, но он должен был уйти от нас, чтобы отбыть ценз в полку. Вот почему на его место понадобился новый человек.