Воспоминания - [29]

Опишу еще одну проделку ад[ъютанта] Важиевского, приехавшего на короткий, вероятно, отпуск с фронта. Дело было, когда я уже жила не во дворце командующего войсками, а временно на частной квартире у своей сестры. Я заканчивала отчетность по своим благотворительным учреждениям, чтобы передать все дела заместительницам. Готовилась с семьей покинуть Вильно и переехать в Петербург к мужу, который к тому времени уже находился в распоряжении военного министра.[155]

Перед тем как покинуть казенный дом командующего войсками, я упаковала и отправила все свои личные вещи в Петербург. В доме осталось только казенное имущество. По моему требованию заведовавший домом военный инженер осмотрел и описал его. Он очень смущался и ни за что не соглашался это сделать, но я упросила его. Сказала, что знаю его хорошее расположение и уважение к нам, потому и прошу сделать проверку. Ведь люди злы, и много кривотолков ходит по городу, поэтому хочу сделать все законным образом. Он понял и исполнил мою просьбу. Все было в порядке и на своем месте, я вместе с ним ходила по всей квартире и помогала в этой проверке. Проверяющий расписался в книге, чем подтвердил, что принял от меня все сполна. Я его поблагодарила, и мы вместе покинули дворец, в который я больше никогда не возвращалась, отрясла его прах от ног своих с большим облегчением.

Через несколько дней на мою частную квартиру таинственно явился один из двух жандармов, дежуривших в антре дворца командующего войсками, и просил принять его по важному делу. От него я узнала, что капитан Важиевский приезжал к жене на пару дней. В наших бывших апартаментах он облюбовал великолепную светлого дуба с зеркалом вешалку и велел перенести ее в свою квартиру. Жандарм решил, что Важиевский вознамерился присвоить себе каз[енную] мебель. Она была сдана мною по описи, поэтому вина за пропажу вешалки могла пасть на дежурных жандармов. Будучи нижним чином, этот жандарм не смел донести на адъютанта Важиевского и просил меня осторожно сообщить об этом случае заведовавшему домом инженерному полковнику. Я исполнила его просьбу. Инженер только руками развел, дальше идти было некуда. Этот Важиевский был просто болен клептоманией;[156] ничем другим я не могу себе объяснить его поведение. Вскоре я покинула город, и чем дело кончилось, не интересовалась и не знаю…

Жену Важиевского я мало знала, и до войны почти не видела: она не бывала у нас. Во всяком случае, ее нельзя сравнить с мужем. Она была скромна, почтительна, учтива; счастливой не выглядела. Как-то сказала, что муж прислал ей несколько шкурок скунса, и она сделала себе на шею боа. В нем Важиевская и пришла работать (работала она в комитете по поставке белья). Это она сказала дамам, а не мне, ее слова я услышала случайно. Вероятно, хотела показать дамам, что муж не забыл и любит ее. Мне тогда и в голову не пришло, что эти несчастные шкурки были взяты у немцев, а не куплены в Германии. Купить их мог каждый, т. к. мех скунса самый дешевый из всех нам известных.

Потом, как я слышала, Милеант обвинял моего мужа и князя Белосельского[157] в том, что они позволили офицерам расхитить склад этого меха. Мой муж и князь Бел[осельский] возмущались этими подозрениями. Как выяснилось на допросе Баранова,[158] генерал даже забыл об этой истории. Забыл, что князь принес этот мех к нему в вагон как образец, чтобы показать, не подойдет ли он для военных нужд, например, для папах солдатам.

Один раз я случайно видела жену Важиевского в Петербурге. Было это, когда мой муж сидел в крепости при большевиках.[159] Она очень изменилась, и я не узнала ее. С плачем нехорошо говорила о своем муже, называла его подлым человеком. Он бросил ее, а она очень болела и чуть не умерла. Важиевская объяснялась мне в добрых чувствах и в преданности. Этого я от нее не ожидала, но время было такое, что все грани стирались, и выступала только человечность. Она целовала мне руки, очевидно, чувствовала вину своего мужа передо мной и моим супругом. Я ничего не имела против нее, т. к. жена не отвечает за мужа, и видела в ней только страдающую женщину.

Как-то солдатики Уральского пехотного полка преподнесли к празднику генералу подарок собственного изготовления. Несколько солдат этого полка делали удивительные вещи из ненужных штыков. Эти мастера только им известным способом изготовляли из них красивые никелированные канделябры с хрустальными подвесками. Работа была сложная, долгая, требовала большого навыка и терпения. Приходилось выгибать концы штыков и сворачивать их кружками, а делать это с хрупкой сталью было непросто.

И вот, в один прекрасный день, нашу гостиную украсила пара таких канделябров. Конечно, генерал не мог отказать этим солдатикам и принял дар, щедро их вознаградив. Да! Бывали в те времена удивительные мастера!

Служивший в том же полку фельдфебель[160] был художником-самоучкой. Он нарисовал масляными красками по памяти большой портрет генерала. Портрет не отличался изяществом, но все-таки сходство было схвачено, и хорошо получился мундир. Конечно, от солдатика-самоучки нельзя многого требовать, но такое внимание со стороны нижнего чина само по себе очень трогательно. Чтобы преподнести генералу портрет, он специально приехал в Вильно из местечка Калвария,