Воспоминания - [15]
Маэстро сам открыл дверь. Он как раз собирался уходить, объяснил он. Мы стояли на лестнице, трепеща от волнения, и ждали, пока он распечатает драгоценное письмо. Едва взглянув на него, маэстро тут же вернул письмо и сказал:
— Мне очень жаль, мой мальчик, но вы уже вышли из того возраста, когда можно петь в нашем хоре. Дон Перози ни за что не согласится взять в хор человека, которому уже минуло семнадцать лет. К тому-же голос у вас уже не детский, а прошедший мутацию. Боюсь, что я ничем не могу помочь вам.
Я стоял ошарашенный, не понимая, что он говорит. Катерво тем временем поблагодарил его, и маэстро закрыл дверь. Затем Катерво взял меня за руку, и мы медленно спустились вниз. Нам не о чем было говорить. Я проводил Катерво до академии, и в полном отчаянии машинально побрел к своей аптеке. Все складывалось совсем не так, как я предполагал. Наверное, мне не надо было уезжать из Реканати. Конечно, я был дураком, когда надеялся, что смогу добиться чего-то в этом громадном городе. До сих пор, кроме приятелей Катерво, которые, конечно, не в счет, никто ведь и не слышал, как я пою. И очень возможно, что кто-нибудь, послушав меня, посмеется и скажет:
— И вы хотите стать певцом? Неплохая шутка! Неужели вы не понимаете, что это Рим, а не провинция?!
Матушка тосковала без меня. Мне писал об этом Абрам. И если уж мне суждено провести всю жизнь в аптеке, то, конечно, прямой смысл вернуться в Реканати. Там у меня были, по крайней мере, друзья, своя постель со свежей простыней, горячий фасолевый суп вечером и — матушка.
На этот раз я не мог сдержать слезы и шагая по твердой мостовой виа Кавур, горько плакал. Лучи полуденного солнца, отраженные в окнах больших, похожих на казармы домов, слепили меня. Я почти не различал, куда иду, и шел, натыкаясь на прохожих. Они думали, должно быть, что я пьян. Но разве это имело какое-нибудь значение? Ведь никто из них не знал меня. Все они были чужими мне.
ГЛАВА VI
Вечером я вернулся домой все еще сильно расстроенный и нашел Катерво в прекрасном расположении духа. Подобное веселье в такой ситуации говорило о полном отсутствии всякого понимания и сочувствия. По его загадочным намекам и улыбкам я понял наконец, что у него есть какая-то новость, и ему хочется помучить меня. Но мне было совсем не до шуток.
- Ну и держи свою новость при себе! — заявил я.
— Хорошо, — ответил Катерво, — но тогда тебе придется сказать профессору ди Стефани, что ты не придешь на прослушивание.
— На какое прослушивание?!— завопил я.
— В воскресенье днем, у него дома, — спокойно ответил Катерво, явно довольный собой. — Он будет ждать нас. Я говорил ему о тебе в академии. Да ты знаешь его хорошо. Это Пьетро ди Стефани. Скульптурой он занимается только для развлечения. А вообще это один из лучших преподавателей пения. Я простить себе не могу, что не вспомнил о нем раньше! Должно быть, потому что он намного старше меня. И вообще у нас как-то не заходила речь о пении. Сегодня я понял, что должен что-нибудь сделать для тебя, иначе ты совсем упадешь духом. Он сказал, что ему не терпится послушать тебя. Ну как, ты доволен?..
В следующее воскресенье мы чинно звонили в квартиру профессора ди Стефани на виа Чичероне. (Между прочим, в Италии всякий человек, который что-нибудь преподает, называется профессором.) Ди Стефани принял нас как-то преувеличенно дружелюбно. К моему огорчению, сначала целый час пришлось смотреть его скульптуры, которые абсолютно не интересовали меня. Это время он ни словом не обмолвился о том, ради чего мы пришли. Я чувствовал себя просто несчастным. Казалось, что он и думать забыл о моем голосе. И вдруг ди Стефани положил свою пыльную тряпку на мраморную группу, представлявшую четырех из девяти муз (остальные пять, объяснил он, появятся, как только у него будет новая, более просторная квартира) и произнес невероятное:
— А теперь, мальчики, оставим одну музу и перейдем в объятия другой. — И затем добавил более определенно: — Пойдемте к роялю.
Сначала он велел мне спеть несколько гамм, затем попросил пропеть отдельные ноты на выбор и, наконец, предложил спеть все, что я захочу из моего репертуара. Я спросил у пего шутки ради, какие именно мессы он предпочел бы услышать... Так или иначе, он слушал меня часа два и не сделал за это время ни одного замечания, если не считать нескольких невнятных «браво!». А затем, не обращая на меня никакого внимания, он повернулся к Катерво и с волнением — похоже, очень искренним — сказал ему:
— Знаете, милый Катерво, такого я никак не ожидал услышать! У вашего брата лирический тенор поразительной красоты. Было бы преступлением не ,заняться этим голосом.
— Мы знаем это, — как пи в чем не бывало заявил Катерво. — Именно поэтому мы пришли к вам. Но горе в том, что мы очень бедны.
Профессору почему-то понадобилось слегка откашляться, прежде чем ответить. Затем он вдруг очень живо и деловито сказал (такая быстрая перемена его настроения несколько смущала меня):
— Да, конечно, я все понимаю. Ну, поскольку это ваш брат, я могу заняться с ним на особых условиях: двадцать лир в месяц вместо тридцати. Обычно я беру тридцать лир. Но я идеалист, вы понимаете... Мне нравится растить будущее. — Он сделал небольшую паузу, для того чтобы мы осознали все как следует, и добавил: — Кроме того, было бы немалой честью ставить такой голос.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уникальное издание, основанное на достоверном материале, почерпнутом автором из писем, дневников, записных книжек Артура Конан Дойла, а также из подлинных газетных публикаций и архивных документов. Вы узнаете множество малоизвестных фактов о жизни и творчестве писателя, о блестящем расследовании им реальных уголовных дел, а также о его знаменитом персонаже Шерлоке Холмсе, которого Конан Дойл не раз порывался «убить».
Это издание подводит итог многолетних разысканий о Марке Шагале с целью собрать весь известный материал (печатный, архивный, иллюстративный), относящийся к российским годам жизни художника и его связям с Россией. Книга не только обобщает большой объем предшествующих исследований и публикаций, но и вводит в научный оборот значительный корпус новых документов, позволяющих прояснить важные факты и обстоятельства шагаловской биографии. Таковы, к примеру, сведения о родословии и семье художника, свод документов о его деятельности на посту комиссара по делам искусств в революционном Витебске, дипломатическая переписка по поводу его визита в Москву и Ленинград в 1973 году, и в особой мере его обширная переписка с русскоязычными корреспондентами.
Настоящие материалы подготовлены в связи с 200-летней годовщиной рождения великого русского поэта М. Ю. Лермонтова, которая празднуется в 2014 году. Условно книгу можно разделить на две части: первая часть содержит описание дуэлей Лермонтова, а вторая – краткие пояснения к впервые издаваемому на русском языке Дуэльному кодексу де Шатовильяра.
Книга рассказывает о жизненном пути И. И. Скворцова-Степанова — одного из видных деятелей партии, друга и соратника В. И. Ленина, члена ЦК партии, ответственного редактора газеты «Известия». И. И. Скворцов-Степанов был блестящим публицистом и видным ученым-марксистом, автором известных исторических, экономических и философских исследований, переводчиком многих произведений К. Маркса и Ф. Энгельса на русский язык (в том числе «Капитала»).