Воспоминания - [16]

Не зная, на что решиться, я предоставил Катерво вести переговоры. Я конечно, не мог придумать, от­куда возьму двадцать лир в месяц, чтобы платить за уроки. Разве что из тех шестидесяти, которые были у меня на еду! Но я ведь и так чуть не умирал с го­лоду! А Катерво, между тем, уже договорился с про­фессором. Потом он объяснил мне:

— Я знаю, что мы не можем позволить себе это­. Но тебе просто необходимо начать занятия. Ничего, что-нибудь придумаем!

Странное поведение профессора насторожило меня, и я довольно скептически отнесся к нему. Но Катерво заверил меня, что это один из самых авторитетных преподавателей пения и что он никогда бы не стал хвалить голос, если он ему действительно не нравится. Думаю, что ди Стефани и в самом деле был хорошим преподавателем, но у меня сохранилось лишь смутное воспоминание о том, чему я научился у него за те два месяца, пока он занимался со мной. Три раза в не­делю я приходил к нему в девять вечера — ведь днем я был занят. Чтобы платить за уроки, я вынужден был лишить себя вечерней порции «пеццетти». Ка­терво тоже нелегко приходилось, и я отказался делить с ним его скромную долю. Четыре вечера в неделю, когда занятий не было, я прибегал к помощи моего друга повара, но зато в те дни, когда мы по вечерам занимались, я голодал.

Я подумал сейчас, что читателя может шокировать столь частое упоминание на этих первых страницах

о еде. Это может показаться не слишком романтичным для начинающего певца. Но рассказ о моей молодости не будет правдивым, если я не упомяну в нем о голоде. Мне страстно хотелось петь; но мне надо было и что- то есть: без этого ведь не обойтись.

После работы в аптеке я спешил прямо на квартиру к профессору. Желудок мой был пуст, а на пороге меня встречал одурманивающий аромат тушеного мяса или томатного соуса: у профессора в это время обычно кончали ужинать, иногда мне предлагали чашечку кофе. Профессор приветствовал меня увесистым шлеп­ком по спине, отчего голова моя начинала кружиться еще до начала урока.

Я не считаю, что был героем, когда переживал это голодное время. И все же я понимал, что не добьюсь никаких успехов в занятиях, пока буду ходить голод­ный и истощенный. И вся эта затея с уроками казалась мне поэтому лишенной смысла и была, на мой взгляд, пустой тратой денег. В то же время я чувствовал, что не могу сдаться просто так, то есть не могу совсем бро­сить занятия пением. Поэтому я стал думать, как бы найти какой-нибудь выход из положения. Я начал усва­ивать поговорку: «На бога надейся, а сам не плошай».

Тогда-то и произошли в моей жизни два важных события, одно вскоре после другого. Понимая, что я дошел до предела, то есть обрек себя на медленную, хотя и благородную, голодную смерть, я навсегда рас­прощался с аптекой и нанялся лакеем в дом графини Спаноккья, которая оказалась родом из моей провин­ции Марке. А Катерво вскоре нашел мне другого пре­подавателя пения, который согласился заниматься со мною в долг.

Должно быть, именно в подобной ситуации био­графы обычно восклицают: «С тех пор ему всегда удавалось кое-как сводить концы с концами». По правде говоря, мне никогда больше не приходилось испыты­вать такое сильное чувство подавленности, как в то время, когда я работал в аптеке и занимался у ди Стефани. Мне было уже восемнадцать лет. Теперь я сам зарабатывал себе на жизнь и непрерывно — до самого моего дебюта, который состоялся шесть лет спустя, — занимался пением.

Некоторым молодым певцам шесть лет занятий могут показаться слишком долгими, но я и сейчас считаю, что они совершенно необходимы. Я всегда был глубоко благодарен всем моим преподавателям, кото­рые не только поставили мне голос, но и научили меня терпению. Сначала я думал, что двух-трех лет занятий будет достаточно, но как только я начал заниматься серьезно, по всем правилам, я понял — целой жизни не хватит, чтобы изучить все, что нужно. Теперь, когда я ушел со сцены, меня часто спрашивают, что я думаю о будущем бельканто. У меня есть только один ответ на этот вопрос: все зависит от желания хорошо пора­ботать. Каждое поколение певцов дает свои голоса, отличные от других. Но если молодые певцы не готовы посвятить занятиям шесть-семь лет, бельканто придет в упадок.

Графиня Спаноккья жила на площади делле Тарта­руге (площади Черепах). Она называлась так потому, что в центре ее был фонтан, который держали на своих спинах четыре маленькие черепахи. Черепахой гра­финя называла и меня, потому что я был очень непо­воротлив в работе. Спал я в каком-то чулане под лестницей, но есть мне, зато разрешалось все, что угодно. В доме было еще пятеро слуг, кроме меня, и по возрасту я был самым младшим. Я чистил обувь, выполнял разные поручения, помогал мажордому на­крывать на стол. Нельзя сказать, что это была изну­рительная работа. О графине у меня сохранились бла­годарные воспоминания. Она никогда не сердилась и была из тех женщин, которые из всего умеют сделать забаву. Сколько раз она ловила меня на том, что кончики моих белых перчаток, в которых я обслуживал гостей, выпачканы в соусе или подливке: пока я нес какое-нибудь блюдо из кухни в столовую, у меня невольно текли слюнки, и я не мог удержаться, чтобы не попробовать его по дороге. Конечно, было очень стыдно, когда она уличала меня, но графиня только смеялась при этом.