Воспоминания - [18]

Вспоминая былое, я могу искренне сказать, что эти два года, пока я носил грубую серо-зеленую форму простого солдата-пехотинца, были самой счастливой порой моей юности. Если же говорить о материальной стороне дела, то солдатская жизнь была, конечно, довольно суровой, и все же мне не надо было думать о еде и жилье. И — что ещё важнее — в первый раз в жизни и, должно быть, в последний, я узнал, что такое настоящее товарищество. Не было у меня боль­ше ощущения подавленности или бессмысленной траты времени.

Вся моя жизнь сконцентрировалась теперь на за­нятиях пением. Обязанности телефониста были не­обычайно легкими, и у меня оставалось достаточно много свободного времени, чтобы не забывать, что мне двадцать лет, и развлекаться.

Телефон оказался удивительной новинкой — игруш­кой, которой я не мог наиграться. Каким-то образом девушки из центральной телефонной станции узнали, что я пою, и когда у них не было работы, они обы­чно просили меня спеть им что-нибудь по телефону. Я охотно отвечал на их просьбы: так или иначе это ведь тоже была возможность поупражняться лишний раз. Помнится, они особенно любили «Серенаду» То­зелли и «Вернись в Сорренто».

У одной из девушек — ее звали Ида — был очень красивый голос. Я почувствовал к пей особую симпа­тию, хотя ни разу не видел ее в лицо. Ида гораздо чаще других просила меня спеть, хотя и казалась скромнее своих подруг. Она, например, никогда не звонила мне без какого-либо предлога.

— Я была бы вам очень благодарна, — говорила она иногда, — если бы вы узнали кое-что о моем брате, он служит в армии...

— А почему бы вам самой не прийти сюда? — спросил я однажды. — Я не могу узнать все, что вам нужно. Но я могу проводить вас к офицеру, который все объяснит вам.

Она пришла в тот же день. Я был потрясен. В обыч­ных условиях я никогда в жизни не осмелился бы и близко подойти к такой красавице. Ну, а тут — мы ведь были уже знакомы по телефону — я собрал все свое мужество и предложил ей погулять вместе, когда меня отпустят со службы, в 6 часов.

Она очень просто согласилась.

За эту осень и зиму мы очень подружились с Идой. Когда же снова настало лето, я заказал себе костюм с единственной целью — нанести торжественный визит родителям Иды и просить ее руки. Но в то самое вос­кресенье, когда я должен был явиться к родителям иды, я вместе с сотнями других новобранцев отпра­вился па вокзал, чтобы попрощаться там со своей пер­вой любовью и уехать на войну. Шел 1911 год. Ита­лия готовилась захватить Ливию.

ГЛАВА VIII

Переполненный поезд покинул станцию, и плато­чек, которым Ида махала мне, скрылся вдали. Я сбро­сил ранец, уселся в углу коридора и вздохнул. Это был вздох грусти и в то же время облегчения. Я был расстроен, что прервались мои занятия пением, опеча­лен расставанием с Идой и был просто в ужасе от того, что мне предстоит сражаться с арабами, с кото­рыми у меня лично никогда не было никаких недо­разумений. имелись и другие причины, по которым я не очень огорчался, что выбираюсь из Рима именно в этот момент. Ну, взять хотя бы проблему наших вза­имоотношений с Идой. Я серьезно думал о женитьбе. Мне казалось, что это было бы великолепно, хотя все же меня не оставляли недобрые предчувствия.

Родители Иды неохотно соглашались на то, чтобы наша идиллия продолжалась и дальше. Они были небо­гаты, но полагали, что дочь их — такая красавица — могла бы составить партию получше. При таком положе­нии мне трудно было, конечно, спорить с ними. А они, разумеется, не согласились бы, чтобы, обручившись, мы надолго отложили свадьбу — ведь у меня ничего не было за душой, кроме каких-то смутных надежд и мечтаний. Они, конечно, настояли бы, чтобы по окон­чании военной службы я оставил занятия пением либо для того, чтобы найти какую-нибудь постоянную работу, либо для того, чтобы сразу же начать выступать в каче­стве профессионального певца (а это было бы все равно, что кинуться головой в омут). Я не расположен был делать ни то, ни другое. Но я любил Иду и вовсе не намеревался терять ее. Если бы я остался в Риме, я бы, наверное, уступил уговорам ее родителей. Ну, а теперь я ехал через Понтийские болота и был на надежном расстоянии если не от пушек, то, во всяком случае, от брака. Я смотрел в окно на унылый пейзаж и находил, что он не так уж печален. Скоро я приеду в Неаполь, затем окажусь в Триполи, оттуда, конечно, можно и не вернуться... Зато, если вернусь (и тут я пускался в тщеславные мечты о престиже возвра­тившегося с войны, увешанного орденами солдата), ро­дители Иды не смогут, конечно, отказать мне. Во вся­ком случае, сейчас мне ничего не надо решать, сказал я себе спокойно. Судьба взяла мою жизнь в свои руки.

Но затем мысли мои обратились к другому, и тут уже все было совсем не так приятно и обнадеживающе. В случае с Идой можно было еще на что-то надеяться. Но я натворил немало других глупостей, которыми, ко­нечно, никак не мог гордиться. Тем временем поезд как раз вышел из туннеля, свернул куда-то, и предо мной предстал голубой залив Формиа. Впервые в жизни уви­дел я спелые апельсины на деревьях.

Должно быть, война умудряет людей, думал я. Я очень рассчитывал на это, поскольку чувствовал, что мудрости мне все-таки еще не хватает. Выло бы неспра­ведливо свалить всю вину за то, что произошло, на моего старого друга, повара Джованни Дзерри. Вина целиком моя.