Воспоминания - [31]

Жену Левонтина почти в это же время увез из нашего дома Терехов Иван Петрович — наш сосед и начальник 24–го отделения милиции «Басманной части». Домой к ней увез, конечно. Слух прошел из–за этого: «…Он — вон как все сделал, одновременно! А мы что говорили?…»

Время вскоре подошло всяческим событиям. И в августе тридцать седьмого Левонтин собственноручно написал руководству ГИПРОАВИАПРОМА заявление с просьбой «освобождаемую им добровольно квартиру передать нуждающейся в жилой площади семье Додина…» Отец предупредил его, что все кончится Канатчиковой дачей… События эти резонировали все предвоенное время, война им не помешала ничуть, послевоенные годы…

Он и сейчас боится… Видимо, уже не так покойного отца, как живого сына. Потому приходит… Отчитывается… Переживает, будто.

…Голомыстов Петр Ильич, отцов заместитель бывший, ныне военный пенсионер, генерал–полковник запаса, вспоминал об отце не часто — он в Москве бывает наездами редкими, дела какие–то в ГДР. У него своя интерпретация причин и характера отношений к отцу его бывших коллег.

— Рассказывал я вам, что мы любили Додина. Очень любили, ощущая в его присутствии состояние удивительное, граничащее — не удивляйтесь — с подавленностью. Сложность ощущений не потускнела до сих пор: мы чувствовали себя с ним как подопытные обезьяны, зафиксированные на страшном манипуляционном столе перед непостижимо холодными окулярами внимательно и молча глядящего на нас Божества — любимого беспредельно и беспредельно непостижимого… Образ этот, Вениамин Залманович, не мною выдуман, — знаете, как называлась наша аудитория? Виварий Саваофа! Вот как. Что–нибудь говорят вам эти два прозвища?…

Ученик отца Петр Иванович Сухих, еще и сегодня живой, быстрый и по–прежнему архиталантливый инженер и предприниматель–организатор — от Бога. Еще и сегодня, в свои далеко за восемьдесят, он — предмет активных вожделений всех московских и союзно–столичных конструкторских предводителей, занятых истинным делом: все ждут его расчетных откровений и настоящих «единственно правильных» решений инженерных загадок, коим, оказывается, даже в железобетоне несть числа.

Он приходит ко мне на Дмитровское, в кабинет во втором этаже, справа над парадным входом в институт. Приходит регулярно после каждого своего путешествия по стране и при очередном приглашении решить «Неразрешимый» конструкторский вопрос. Что завершается у него, как правило, очередным авторским свидетельством или дипломом. Сухих мал ростом, сух /это: не каламбур/, спортивен, до удивления подтянут. Он красив, моложав и элегантен. Орлиным оком светского льва, чуть укрытым тончайшей поволокой некоего сожаления, провожает Петр Иванович в открытых дверях моего всем всегда — вот уже 30 лет — открытого кабинета демонстрирующих в коридоре прелести свои рубаненковских выставочно–элитных кобылиц. Совершенно, по–видимому, полагая, что ими он еще успеет заняться накоротке. Занимается, представьте…

Он один из тех, кто обязательно приезжает ко мне в институт в день смерти отца. Для этого ему приходится совершать путь с дачи из–под Твери и возвращаться обратно в тот же день: его последняя супруга /годящаяся ему по возрасту только что не во внучки/ имеет, вероятно, веские основания не позволять ему задерживаться в столице на время сверх беседы со мной. В этот день — шестого июля — я никуда не отлучаюсь, жду гостей. Не было случая, чтобы Петр Иванович не приехал почтить память учителя. Однажды он явился в чужом, явно не со своего плеча салопе, драпирующем больничную пижамку и сиротские же палатные кальсоны. Пришлось отправлять его машиной обратно /после беседы, конечно, и поминания/, предварительно известив начинавших беспокоиться врачей.

И так, он приезжает — тень и любовь отца. И я люблю его. Он это знает, и чувство мое питает его силы. Мы сидим с ним в «стекляшке» ЦНИИЭПЖилища. В уютнейшем кафе тихо. Мы кайфуем: пьем кофе /в которое Петр Иванович подливает из фирменной фляжки непостижимого свойства коньячный экстракт/, жуем его и мое домашнее печенье — ничего более он не признает. Вспоминаем… Он рассказывает об отце каждый раз что–то новое, или в новом свете… Зимой Петр Иванович обосновывается в городе, звонит часто. Бывает «домами». Но дома не так с ним интересно: он дома — конструктор. Великий конструктор! Мне жалко, что его не могут слушать в эти часы инженеры. Это разорительно для государства — потерять опыт и эмиссию великого инженера Сухих. Но так устойчиво и незыблемо устроена наша часть мира: его, Петра Ивановича, богатству нет рачительного хозяина… Дома он рассказывает о работе отца, о его инженерных откровениях и озарениях. Я же живу отцом — человеком…

И так, Петр Иванович звонит. Просит «принять» его. Я жду. Он привозит сувениры: бумажку с отцовскими строчками, записку отца незапамятных времен, документ… на котором отцовская подпись или резюме…

Однажды, — счастливый, сияющий, — он приехал утром — прямо к моему приходу на работу. На журнальном столике уже лежал большой сверток. Я развернул его под сияющим совершенно мальчишеским взглядом старика — бронза блеснула… Две массивные дверные ручки прошлого века лежали рядышком. Я узнал их, потрясенный неожиданностью и смущенный одновременно…