Воспоминания - [29]

Погиб он при форсировании Вислы: снаряд разметал плот… Да… Вы вот, Вениамин Залманович, спросите–ка у Галицкого Ивана Павловича — он ведь с вами работает сейчас. Работает? Да? Так вы спросите. Они этого Бронштейна все знали, он у них вроде высшей достопримечательностью был — монстр инженерный… Да… Заместитель Галицкого по политработе подсчитал, что Бронштейн обезвредил около двух тысяч «взрывоопасных предметов» особой сложности… Для личного дела Бронштейна — навечно сохранённое в кадрах института…Для стенгазеты нашей старался…Да… Они сколько же людей рванули бы «на выброс», предметы?… Вообще, Галицкий про этого мужика — Бронштейна — много баек хитрых знал, и смешных… Хотя, конечно, — что тут смешного, когда Бронштейн /слух у него был собачий совершенно!/ орал на всех по–матерному, визжал даже, чтобы никто не смел к нему подходить на двести метров, когда он «предмет» изучает…Этот помощник Галицкого рассказывал.

Здесь Огородников делал паузу /делал, потому что разговор этот он затевал не раз, он к нему возвращался не однажды, тема эта его волновала, или мучила даже…/ Он делал паузу, набираясь, будто, сил для излюбленного разговора «за евреев»…

Да… Знаете, Вениамин Залманович, я человек русский… Вы заметили: меня всегда будоражит, что ли, ", еврейский» вопрос, — в моей же стране, на моей же земле этот вопрос ставился не однажды… Да… Время от времени… И по разным, замечу, поводам… Да… По количеству прочитанного по этому злосчастному вопросу я, пожалуй, могу претендовать на звание специалиста экстракласса, хахамом, одним словом, могу называться… Да… Тут и вашего отца «вина»: он меня в свое время просветил солидно. А его мнение я ценю превыше всего: он же не просто объективный человек, — он совесть человечья сама! Что, — громко сказано?! Почему же? С каких это пор вещи неприлично называть именами собственными? Да! Отец ваш — совесть. Как же иначе–то называть его? Как же: иначе, если это правда? Или правда не имеет права на обнародование? Ленин–то, — времена какие были суровые?, — не побоялся назвать Совестью Партии Сольца… — Вы должны его знать: он, кажется, знакомым вашего отца был? Аарона Александровича Сольца я знал. Он был старым приятелем моего отца еще с екатеринославльских времен их жизни — по Каменскому, точнее, где «искровцем» — в начале века — Сольц вел партийную работу на Днепровском Заводе…

— Мы отвлеклись.

— Да… Вы, Вениамин Залманович, судьбу его знаете… после событий памятных?

— После «памятных» — не знаю. До памятных — он часто бывал у отца. Но, помнится, после января тридцать четвертого его посещения носили… «незаметный», что ли, характер… Вообще, в это время многие перестали у нас бывать…Не замечали.

— Да… Конечно… Многие, — но не Сольц!

— Не спорю. Но мы ушли от вашего рассказа…

— Да… Мы, вот, вспомнили Россию и… евреев… Вопрос еврейский. Вы заметили: левонтины — все без исключения, — нет–нет!, я не обо всех евреях говорю, Боже упаси, я только о левонтинах!… Да… Так вот, левонтины эти распространяли вокруг себя облако антисемитизма, как каракатица — чернильное облако… Только каракатица–то делает это с защитной целью — облако–то! Вот и представьте: земля России — и левонтиновы облака на ней… Впечатляющая, скажу я вам, картина! Между прочим, — животворная вода для плесени антисемитизма… Да… Хлеб его насущный… Бульон питательный… Поймите меня, Вениамин Залманович, — я ведь не так прост и уж совсем не наивен, чтобы считать левонтиновы деяния единственной, главной что ли, средой питания юдофобства, где единственно произрастает оно и набирает силу. Ничуть. Среди мутантов этого явления много и от лукавого, не скаламбурить бы, — но сред и мутантов хватает. Да… Сред и мутантов хватает и без «чернил» нашего «друга» и его многочисленных двойников. Но штамм этот, так или иначе, весьма и весьма токсичен своей наглядностью, даже осязательностью, потому без промаха поражает самый чувствительный рецептор нормального или, как принято выражаться, простого человека — воображение его. И чего греха таить — воображение готовое очень поразиться… Убойный яд данного штамма более чем очевиден: это вызывающая естественный протест настойчивая и неуемная злопричастность жизненным интересам окружающих… Да… Уточним: жизненным интересам, не всегда, не во всех случаях отвечающая принятым среди порядочных людей представлениям о «мировых» что ли стандартах морали и, конечно же, о высших государственных интересах, если о последних разговор… Но, тем не менее, отлично уживающимся, привычным, удобным, принятым, наконец, в собственной нашей среде обитания… Да… В нашей собственной среде…

Может быть я преувеличиваю, — да и один ли я преувеличиваю–то, — слышал и теперь слышу вот такое от многих. От товарищей, — в чем -в чем — в юдофобстве не погрязших никак, никоим образом, по причине, хотя бы, прямой принадлежности к святому племени Иисуса… Да… И потому повторюсь — в который раз! — повторюсь, рискуя навлечь на себя потоки критики: никакие гитлеры со всем их пропагандистским аппаратом не способны сотворить такой могучей приобретенной убежденностью армии антисемитов, как это успешно сотворяли во время войны реальные левонтины. Также, впрочем, как самые талантливые и активные интернационалисты любых расцветок не сделают для утверждения добрых отношений между людьми различных наций и расс того, что сделал один Бронштейн и подобные ему граждане. Даже если бы Бронштейн не отдал жизнь за родину, а Левонтин отдал бы ее… невзначай…