Восьмой день недели - [82]

— Об чем-то вспомнил? — догадалась Пелагея, пристально взглянув на лицо председателя заводского комитета профсоюза.

— Угадала. Вспомнил, как начинали. А скоро, Пелагея, приступим к выпуску особого стекла для цветных телевизоров. Да не пудами, как мечтал наш Кирьян, тысячами тонн. Эх, дела! — Николай Николаевич налил еще половинку рюмки водки, Пелагее — красненького. — Ну, за прошлое, за будущее!

— Человек завсегда проживает надеждой. — Глаза старой женщины повлажнели. Подумала о том, что не слышит Кирьян добрые слова, сказанные в его адрес. Жаль. Пелагея забыла, когда последний раз пила вино. Муж сам не пил и ей не разрешал. И от выпитого сейчас глотка все задрожало внутри.

— Хороших рабочих, Федоровна, всегда много, а волшебники, — Николай Николаевич развел руками, — увы, рождаются, как великие писатели и музыканты, раз в сто лет. Хоть днем с огнем ищи нынче второго Кирьяна в стекольном корпусе, не сыщешь. Мастеров — с лихвой, а под стекольниковскую мерку лишь троих могу с натяжкой подогнать.

— Троих? Кто такие? — Пелагею в жар бросило… Сдвинула платок на затылок, пригладила сухонькой ладошкой седые волосы, с осуждением посмотрела на председателя заводского комитета профсоюза: нахваливал, нахваливал Кирьяна Потаповича, а потом взял и огорошил, замена, мол, мастеру достойная выискалась.

— Интересуешься? Что ж, так и быть, отвечу. Люди эти — знакомцы твои — Парфен Иванович Никитин, к примеру, за ним — Максименков.

— Признаю обоих. А третий-то кто будет?

— Правнук твой, неужто не догадалась? Виктор Константинович. — Председатель завкома полагал, что старой мастерице по сердцу придутся его слова. Удивился, видя, что Пелагея почему-то нахмурилась, нервно затеребила кончик платка.

— Не согласна со мной, Федоровна?

— Не согласная. Слишком далеко ты хватил, Николаша. Витек наш, по моему бабьему разумению, ничего супротив не скажешь, мастер. Спорить не стану. Однако для Кирьянова размаха мелковат, да и хрупковат покудова на излом, горяч, самоуверен, а главное, молод, двадцать шестой всего.

— Тут я буду с тобой спорить. — Николай Николаевич словно был готов к такому повороту событий, усмехнулся. — Мне ли объяснять — не годами измеряется человек, а делом, умением проникнуть в суть вещей, событий, понять смысл человеческих отношений. Можно и в сто лет ничего не понять, а можно и в семнадцать полками командовать, великие дела творить. Вот давай разложим по полочкам все его плюсы и минусы.

— Давай! — охотно согласилась Пелагея. Ее начало забавлять, что Николаша убеждает ее — родную кровь — в том, что она знает также точно, как и свой возраст.

— Дело знает? Досконально. Раз! Мимо человеческого горя не пройдет?

— Это уж точно. Не так обучен.

— Два! — рубанул ребром ладони воздух Николай Николаевич. — Честен. Три! Стремится к познанию. Четыре! Да чего там воду в ступе толочь, ты лучше про себя семнадцатилетнюю вспомни.

— По больному месту бьешь, Николаша, — беззлобно огрызнулась Пелагея. То ли захмелела, то ли враз взгрустнулось, как молодость собственную вспомнила. Да, когда ей восемнадцать стукнуло, случилась в деревне великая радость. В февральскую злую непогоду в их захолустье пришла весть, заставившая богомольных стеклодувов забыть даже о боге. Все побежали в здание школы. Только домовничавшие старухи по давней привычке продолжали молиться за благо своих близких и выстраданно вздыхали. А у стекольщиков, собравшихся в тесной школе, была потребность сказать друг другу слова, которых никто в ту пору еще не произносил. Люди принарядились, шепотом передавали новости. На сцену вышел большевик, приехавший из Москвы, громогласно объявил: «Царя-кровопийцу — свергли! Победила революция!» Здесь же было решено пойти на соседнюю фарфоровую фабрику и поздравить братьев-рабочих с освобождением от тирании. И тут-то произошла заминка. Под руками не оказалось красного флага. Пелагея мигом помчалась домой, принесла в школу только что пошитую красную кофту. Ее здесь же распороли, прикрепили к древку. И пошли. На половине дороги, у развилки, увидели колонну рабочих из Кривцов. Кинулись навстречу, принялись поздравлять. Потом кто-то из ребят подтолкнул Пелагею: «Скажи, девка, что-нибудь о свободе». Она, не задумываясь, вскочила в телегу, бросила в толпу первое звонкое слово: «Товарищи!..»

— Помнишь, как нас отцы учили плавать в пруду: сталкивали с обрыва, давали возможность самим выгрести к берегу. Старыми, Федоровна, не становятся, старыми рождаются. А Виктор… мастер от бога, за плечами почти столетняя стекольниковская школа плюс зарубежная практика. А ты слышала, какую стекольную печь парень задумал? Не слышала? Жаль. По его задумке в едином режиме пойдет обжиг, охлаждение лепты, отломка листов, отбортовка, резка, сортировка стекла. Когда-то Кирьян мечтал Мавзолей Ленина из стекла соорудить, не забыла? Хотел, чтобы во веки вечные люди всей земли могли видеть первого вождя революции. Печи тогда подходящей в России не оказалось. А Виктор… Ты меня совсем не слушаешь? Не веришь что ли в него? — Николай Николаевич почувствовал: слова его уходят как вода в песок.