Восьмой день недели - [66]

Надежда горестно улыбнулась, встала, отошла к окну, отдернула шторку. И руки опустились. Закаменевшая, смотрела, как подъехала к дому радинская «Волга». Из нее вышел Анатолий, посмотрел вверх, помахал рукой, будто зная, что Надежда обязательно стоит у окна.

— Аннушка! — тихо охнула Надежда. — Радин!

— Приехал?

— Сюда идет. Что делать-то?

— Я… не знаю, — кинулась к двери Анна Владимировна, — ничего не знаю, ничего. Выпусти меня! И, пожалуйста, прошу, не впутывай в свои дела!

Надежда открыла дверь, Анна Владимировна, словно нашкодившая девчонка, побежала наверх, на четвертый этаж, чтобы не столкнуться с Радиным. А Надежда стояла у порога. Не было сил прикрыть дверь, отойти прочь. Так и встретила Радина…

«Волга» медленно вкатывалась на крутой взгорок, коричневый и рыжий от выцветшего разнотравья, у трех тополей ухнула в лужу, брызги взлетели выше капота. Обычно в это время все озерки и лужи затянуты ледком, а нынешний ноябрь выдался на удивление теплым. Потом машина полетела под горку. Надежде показалось, что они оторвались от земли. Радин выключил мотор, машина заскользила мимо избушки лесника, с цепи рвались две здоровенные собаки, провожая машину яростным лаем. Непривычное ощущение: мотор не работает, а ветер свистит за открытыми окнами, прижимает занавески. У Надежды — голова кругом, то ли от быстрой езды, то ли от неясных предчувствий, охвативших ее. Все произошло неожиданно. Надежда не успела даже переодеться, схватила пальто. «Ты думала обо мне?» — спросил Радин прямо на лестничной площадке. «Да!» — призналась Надежда. Он схватил за руки, увлек за собой. Куда они мчались, зачем? Надежда старалась не думать об этом. Они были вместе, и больше ничто на свете не имело значения.

Дорога накатывалась стремительно, и Надежде казалось, мир на какой-то грани: машина, словно потеряв управление, летит, не разбирая дороги, через молодой сосняк, молчание Радина, кровь, стучащая в висках. Еще час, минута, миг, и все кончится. Что будет после, Надежда не представляла.

Радин с ходу вогнал машину в песок и нажал на тормоза. И стало тихо-тихо. Чуть слышно плескалось у ног лесное озерко. Солнце, заплутавшись в вершинах сосен, высвечивало узкую дорожку в лесу. Лучи падали отвесно, пропадали, растворялись в синеве бора. Среди огненно-рыжей осени серела проселочная дорога.

— Ты меня в лес привез? — Надежда огляделась вокруг и чуть не рассмеялась от наивности вопроса, — Зачем?

— Надя, я очень люблю тебя! Очень! Люблю все: твои руки, голос, улыбку, люблю, когда смеешься, когда сердишься, даже когда молчишь! — Радин прижал Надежду к себе. — Скажи, а ты… ну хоть чуть-чуть, хоть вот столечко любишь?

— Нет, нет, нет! — почти кричит Надежда.

— И я — нет, нет, нет!..

Что он говорит? Кричит в самое ухо, не разобрать слов. Руки! Руки! Надежда пытается поднять голову. Ничего нет больше в мире. Вершины деревьев и губы, совсем близко. Радин целует осторожно, едва прикасаясь к уголку рта, потом крепче, настойчивей. Надежде кажется, что вязы, зеленоватая вода и небо падают на нее…

Незаметно вечер вызвездил небо, озерко растворилось в темной громаде леса, звезды мерцали в зарослях, лишь одна, красноватая, особенно ярко светила, словно остановившись прямо над ними…

* * *

Дербенев пришел на смену в плохом настроении. Не радовали блестящие после дождя молодые осинки, высаженные его бригадой. Постоял немного возле потемневших от воды стволов, пошел к цеху, не обращая внимания на розовые от окалины лужи. Тяжело поднимался по железной лестнице, за последнее время ловил себя на мысли, что вроде ступенек становится больше и больше. Остановился у стены дистрибуторной, рукавом куртки стер написанное мелом непонятное слово «Дангара», пальму и волнистые полосы — море. Сколько раз стирал — «Дангара» появлялась снова. «Латыш куролесит», — с неприязнью подумал Дербенев.

Все вокруг привычно и знакомо: три конвертора, тройной светофор, восемь ферросплавных печей, из которых бьет ярко-синее пламя, восемь прямых, как стрела, улиц цеха. По ним двигаются лотки, сталевозы, ковши с чугуном и сталью. Сколько лет, вдыхая знакомый запах, приободрялся, становился подтянутым, деловитым, а сегодня все наоборот. Мысли путались, в голову лезла всякая чепуха, а главное засело камнем в груди и давило, давило. Вчера не застал Надежды дома. Позвонил Владыкиным. Трубку сняла Анна Владимировна и на вопрос Дербенева тяжело вздохнула. «Ты знаешь, где она?» — чуть слышно спросил Дербенев, уже предчувствуя неприятность. «Уехала!» — «Куда?» Анна Владимировна повесила трубку. Надежда появилась около девяти часов, молча разделась и, не глядя на отца, легла спать.

— Надежда! — глухо позвал он.

— Да, — она не спала, словно ждала, что отец позовет.

— Ты была с ним?

Надежда не ответила. Дербенев вскочил, хотел сорвать с нее одеяло, ударить. Второй раз в жизни. Не сорвал, не ударил. Опустил руку.

— А, делай, что знаешь… — сплюнул Дербенев и ушел.

…Проследив за подходом ковшей, Дербенев поднялся в дистрибуторную. Машинист в распахнутой куртке привычно бросал пальцы на кнопки и клавиши. Отблески пламени играли на обзорном стекле.