Восьмой день недели - [64]

— Полюбить тебя? — Бруно храбро улыбнулся, отодвинул сварную пепельницу и только после этого поднял глаза.

— Опоздал, — Надежда сама удивилась тому, что сказала, и, будто испугавшись этого, переменила тему. — Я о важном деле, посоветоваться.

— Говори. Близкая лампочка светит ярче далекой звезды.

Надежда смутилась, глядя, как Бруно улыбается. Наверное, понимает, что не за тем шла к нему.

— Бруно, поговорим серьезно. Мы столько времени бились с математической моделью, концы с концами не сходились. Начальство сердиться стало, а тут из института Радин запросил программы. Вроде и мы по верному пути шли. Вот прикинули рабочую модель.

— Поздравляю.

— Дело за тобой. В твоей бригаде хотим попробовать рабочую модель плавки.

— Это подозрительно. Если бы впереди маячил успех, вряд ли товарищ Дербенева обошла бы вниманием своего папашу.

— Бруно! — в голосе Надежды прозвучала просительная интонация.

— Молчу. Но, мне кажется, мастера́ и старшие конверторщики не пойдут на этот эксперимент, посчитают, что вы отнимаете у них самостоятельность, превращаете людей в роботов со всеми вытекающими последствиями.

— Человек в некотором роде тоже естественное устройство, автомат, если хочешь, — завелась Надежда. — В человеке все взаимосвязано, в ЭВМ — тоже. Органические полупроводники для ЭВМ имеются? Имеются. А металлические протезы для человека? Тоже.

— Подобные утверждения навевают печальные мысли. Ты еретичка. Лет пятьсот назад тебя бы сожгли на костре. Вместе с твоими золотыми волосами.

— На первый взгляд смешно. А на самом деле… Человек поддерживает свои внутренние параметры. Например, давление, температуру организма. Это же делает электронно-вычислительная машина.

— Какая ты у нас умница! Недаром сам товарищ Радин с тебя глаз не сводит.

Кровь прилила к лицу Надежды. Она почему-то боялась, что Бруно может узнать про их отношения с Радиным. Никто другой ее не волновал, а Бруно… Словно в чем-то предавала его. Бруно осторожно взял ее за локоть.

— Извини, я не хотел тебя обидеть. И все-таки… Расскажи. Вижу, у тебя неприятности.

Надежда оглянулась на дверь, и вдруг ткнулась головой в плечо Бруно, прижалась к нему, плечи ее затряслись.

— Надя! Что с тобой? — растерялся Бруно, не смея пошевелиться. — Плачешь?

— Нет, нет! — Надежда откинулась назад, вытерла глаза, виновато улыбнулась. Бруно взял со стола стакан, захватанный грязными руками, побежал к сатуратору, налил шипучки.

— Прости, пожалуйста, — Надежда отстранила стакан. — Ты мой друг, все понимаешь… Я… ну, словом, я люблю его.

— Кого?

— Люблю этого противного Радина! Люблю!

— Ну и прекрасно, — тихо сказал Бруно, пораженный неожиданным ее признанием. — Чем я могу помочь тебе?

— Сама не знаю. Отец его ненавидит, как я его брошу одного? Все так сложно. — Они посидели молча. Потом Бруно, словно подброшенный пружиной, вскочил. Мысль пришла сразу, простая и ясная.

— Надя, никуда ни шагу. Я сейчас.

Притворив дверь, Бруно быстрым шагом прошел в диспетчерскую.

— Слушай, друг. Найди начальника. Срочно. Скажи: ждут в конторке мастера.

Когда Бруно вернулся в конторку, Надежда сидела на том же месте, уставясь в одну точку. Повернулась, заслышав стук двери.

— Бруно, может, уехать мне, а?

— Глупо. Как же мы без тебя останемся? Верь мне, все уладится. Хочешь, я научу тебя самогипнозу?

— Мне не до шуток.

— Простейший опыт. Внимательно посмотри на кончик указательного пальца. Забудь обо всем. Мысленно повторяй: хочу, чтобы рука стала теплой, теплой, теплой…

Распахнулась дверь. Вошел Радин и, ничего не понимая, остановился у входа.

— Ребята, — доверительно проговорил Бруно, — обменяйтесь мнением, как вам жить дальше, а я пока за дверью посторожу…

30

С утра в лужицах плавало ослепительное солнце. Ветер трепал остатки жухлой травы, пригибал ее к земле, сновали у самых дверей цеха бесхвостые воробьи. Торжественно падали листья, золотой дождь. И отовсюду струился свет. Брезжил в огромных стеклах цеха, отражался от стальных слябов, вспыхивал на деревьях, стелился по земле. Владыкину сегодня все казалось значительным, преисполненным большого смысла. Нарочно вышел из цеха подышать свежим воздухом, остаться наедине с мыслями. Конвертор, выложенный новым, винтовым способом, варил плавки одну за другой, футеровка легко переносила тысячеградусную жару, удары десятков тонн прессованного металлического лома.

Сегодня на печи сварили трехсотую плавку. Такого здесь еще не случалось. «Долгоиграющий», как успели окрестить его цеховые остряки, продолжал работать.

Владыкин вспомнил, как реагировали на трехсотую в цехе. Первым чуть свет примчался Радин, по-мальчишески веселый. Принес из кабинета бутылку шампанского, поздравил ребят, отбил горлышко о край застывшего сляба и, высоко подняв бутылку над головой, стал размахивать ею. Пенистая жидкость сначала била фонтанчиком, потом потекла тонкой струей. Владыкин потянул из рук Радина бутылку, налил в кружку вина, отхлебнул, передал Заварзину. Бутылка пошла по кругу…

Будько подошел к печи осторожно. Через светофильтр долго рассматривал футеровку. И Владыкин, наблюдая за ним, подумал: какие чувства волнуют Тихона?