Восьмой день недели - [45]

— Почему же, в любом деле вершин достигают только таланты. А что такое талант? Девяносто девять процентов труда и один процент таланта.

— Да, но есть еще такое понятие, как рабочая совесть. Долг. — Владыкин побарабанил пальцами по столу. — Вы согласны?

— И да и нет, — Радин поднял глаза на Владыкина, — рабочая совесть — хорошо, а самоистязание — плохо. Трудиться нужно уверенно, спокойно, если хотите, играючи, с улыбкой.

— Нет, нет, — заторопился Владыкин, — с улыбкой можно только лапти плести. А такие люди, как я, только и живут работой.

— И вы?..

— Без рисовки. Работаю — отдаю долг. И только.

— Почти по Маяковскому: я в долгу перед бродвейской лампионией, перед вишнями Японии… — Радин произнес эту фразу с необычной для себя поспешностью. — А вы, мне кажется, не до конца искренни…

— Вы так считаете? — брови Владыкина взлетели вверх.

— Да! На словах красиво… А долг-то отдаете жалкими крохами. — Радин замолк. То, что он услышал, вдруг поразило: почему Владыкин хранит свои секреты за семью замками? — Конечно, нетактично с моей стороны. Пришел в гости… — И, видя, что Владыкин пытается что-то возразить, жестом остановил. — Кто ничего не может, с того и спросу нет… Освоение цеха идет медленно, а вы… будто нарочно, отколупнули кусочек от монолита: поставьте вентиляторы. Простите меня, Сергей Иванович, но знать и держать при себе такое — преступление.

— Вот те на! Слышь, Анна? Выговор схлопотал от начальства.

Радин встал. Хотел извиниться, сказать, что совсем иное имел в виду, но взглянул на жену Владыкина, которая, застыв в дверях, с затаенной болью смотрела на мужа, и слова застряли в горле.

— Аня, проводи товарища Радина! — глухо сказал Владыкин и отвернулся.

Радин ушел. Владыкин устало и тяжело опустился на стул. Глупо все получилось… А он хорош, быстрый какой, вынь да положь! Разве объяснишь ему вот так, сразу? Было время — и он горел, не был подвержен сомнениям и страхам, с охотой ломал отжившее, лез, что называется, на рожон. Его пытались зажимать, писал жалобы, выступал на собраниях. Пока не подловили самого. Наверное, до конца дней не забыть тот случай. Как-то в частной беседе старший инженер дал понять, чтобы Владыкин обратился за помощью к заместителю начальника цеха: возьми человека в соавторы, и порядок будет. Соавтор и проконсультирует, и продвинет дело, у него связи. Владыкин вспылил, послал соавторов подальше. «Я искал, мучился, а вы… пусть лучше пропадет новшество!» Фразу бросил вгорячах, а старший инженер припомнил ее на техсовете. Крепко подловил. Спросил, какова ожидается экономия от внедрения нового метода кладки. Владыкин ответил. И тогда старший инженер усмехнулся: «Теперь всем понятно, — сказал он, — Владыкин высокопарно говорит о народной пользе, печется о государстве. Ложь! Ему предлагали квалифицированную помощь, он отверг ее, сказав: пусть лучше пропадет все пропадом. Где же логика, товарищи? — с холодным сарказмом завершил разгром старший инженер. — Оказывается, какая-то тридцатка вознаграждения для Владыкина дороже государственных тысяч».

Да, приподняли, как щенка, за шиворот и показали ближайшую перспективу — проходную завода. Спасли Владыкина Будько и Дербенев. И посоветовали прикусить язычок… Сейчас Радин предлагал стать прежним, начать все сначала. Правда, не сказал, какой ценой.

Анна Владимировна неслышно подошла к мужу, погладила, как ребенка, по голове.

— Ты теперь между двух огней… Пожалуйста, не сердись, но Радин…

— Хватит! Обойдусь без твоих советов!

Никогда еще муж не обрывал ее так бесцеремонно. Анна Владимировна обиженно отошла к столу. Стала собирать посуду. В комнате воцарилась гнетущая тишина…

20

Несмотря на поздний час, вокруг повергнутого наземь конвертора собрались любопытные — свободные от смены сталевары. Радин не заметил, когда появился в цехе Дорохин, ему не хотелось, чтобы до поры узнало заводское начальство. Видимо, доложили. Дорохин обошел вокруг конвертора, делая вид, будто озабочен происходящим, и в то же время не замечая Радина. Взял у Заварзина синие очки, заглянул в горловину печи, поманил к себе Владыкина.

— Как вентилятор приспособили?

— Дует через фурменное отверстие. Я в журнале вычитал, — на всякий случай соврал Владыкин. — Хорошо сушит, видишь?

— Сорвете график — директор просушит… без вентилятора. — Сердито нахмурил брови. — Доложили про ваше самоуправство?

— Ведь доброе дело.

— Неужели трудно согласовать? Да и обсчитать эффективность не помешало бы… в случае удачи.

— Восемь часов сбережем на футеровке.

— Восемь часов — примерно восемь лишних плавок, тысяча с гаком… Тысяча тонн металла на земле, конечно, не валяется, но… если подключить сталеплавильную лабораторию…

— …институт «Огнеупоры», — подхватил Владыкин, — да и растянуть на пару годиков.

— А вы — скороспелки, право слово. — Дорохин ворчал добродушно. Раздражение, с которым он ехал в цех, утихло. Директор настроил. Узнав от Будько о самовольстве, вспылил, схватился за телефонную трубку вызывать Радина. Хорошо, что он, Дорохин, остановил. Мол, сам поеду, взгляну… Дорохин мгновенно оценил новшество. Вентилятор подавал в нутро печи воздух, сдобренный водяной пылью, а это, конечно, убыстряло охлаждение. Дорохин долго ходил вокруг да около, что-то записывал, спрашивал Заварзина, советовался с Владыкиным, поглядывая на термометр: как температура в печи понизится до ста градусов, можно ломать.