Восьмой день недели - [44]

— Сергей, где у тебя письмо из музея Октябрьской революции? Просят для нового раздела прислать личные вещи и документы нашего деда.

— Цены нет вашему архиву! — сказал Радин. — Институт передового опыта!

— Что верно, то верно, — согласился Владыкин, — я часто вспоминаю сказочника Андерсена, который как-то изрек не совсем сказочную мысль: внутри у меня, говорит, целое богатство, но я не могу им поделиться.

— Почему?

— Придешь в бриз с предложением, спросят: рационализация? Изобретение? Нет, хочу кое-что попробовать, вот расчеты и чертежи. Руками замашут, нельзя. Для экспериментов у нас, мол, имеются НИИ, лаборатории. И уйдешь ни с чем. С рационализацией легче. Подай заявление, описание предложения, чертежик, инженерное заключение, протокол заседания цехового бюро… А в технологию — боже упаси! И все учат, учат, как получить свидетельство. А я не нуждаюсь ни в дипломе, ни в свидетельстве. Мне интерес в работе важнее.

— Ну, вы о делах поговорите, а я по хозяйству! — Анна Владимировна вышла в кухню.

Радин, взглянув на Владыкина, сказал:

— Вы — человек иного склада. А вот настоящей деловитости, пожалуй, нам не грешно поучиться, хотя бы у металлургов Украины. Я никогда не забуду свою первую стажировку. Заявились мы в Днепропетровск, на завод. Ждем вызова. Думали, сам директор примет. Как-никак специалисты, из института. И вдруг подходит к нам инспектор отдела кадров, вызывает по фамилиям, каждого направляет в цех. Меня назначили в сталеплавильный, познакомили с мастером. Богданов его фамилия. На всю жизнь запомнил. Стал работать, приглядываться к сталеварам, кое-что подсказал им на первых порах. Примерно через месяц Богданов поставил меня старшим в бригаду. Я в раж вошел, высказал свои соображения по взаимозаменяемости сталеваров. Их тоже приняли.

Пришел как-то заместитель начальника цеха, посмотрел нашу работу, языком прищелкнул. Мол, действуйте дальше. И уехал.

Через два месяца собрали нашу группу молодых специалистов на беседу к главному инженеру, вручили служебные характеристики. Целая летопись на каждого. Чего только в них не было: творческое лицо, чувство перспективы…

— Нашим-то, правда, давно пора отойти от шаблона. Напишут, насколько норму выполняешь, и хорош, — добавил Владыкин.

Телефонный звонок заставил вздрогнуть Радина.

— Из цеха, — кивнул Владыкин, отстраняя от уха врубку, — что? Я лично записал у диспетчера: третий останавливаем… Конечно! Скоро буду!

Положив трубку, Владыкин прошел к окну, распахнул его. Постоял спиной к Радину, думая о своем. Обернулся.

— Да, это совсем не просто, чувствовать перспективу. А какой вид у нас из окна! Берег в огнях днем и ночью. Зарево, словно приклеенное. Всюду — сплошной огонь. А мы с вами нырнем в него и ничего, живы, — неожиданно сменил тему разговора Владыкин.

— Что это вас на лирику потянуло? — осторожно спросил Радин.

— Придет иногда что-нибудь в голову не ко времени… — Владыкин снова подсел к Радину. — Признавайтесь, только честно: мелькнула у вас мысля, что попали к чудаку?

— Выло такое. Просто я до сих пор не пойму, почему ваши друзья — Будько, Дербенев…

— Друзья настоящие, — вздохнул Владыкин, — только они сами — белки в колесе. Устоится, и тогда… Так, чем я могу помочь? — вдруг напрямую спросил Владыкин.

— Давайте пофантазируем.

— Опасная затея.

— Почему? Мы ничего не решаем, просто думаем о будущем.

— Считайте, что уговорили.

— Пожалуйста, не отрываясь от земли, назовите цифру наивысшей стойкости футеровки, которую при идеальных условиях можно достичь в цехе?

— Не отрываясь от земли? — хитро прищурился Владыкин, — озорство нашло на него. Ослабив галстук, сел напротив, лицом к лицу, подперев бока руками. — Анекдот хотите? Чудак во время авиационной катастрофы радуется: нам здорово повезло, что земля круглая. На угол падать было бы больнее… Я, знаете, достаточно спотыкался и падал, бредя по этой рисковой дороге. Не будем вспоминать. Значит, о футеровке? Шестьсот плавок!

— Шестьсот! — Радин привскочил со стула. — А средняя стойкость по стране около трехсот.

— О чем это вы! — притворно удивился Владыкин. — Мы — фантазируем. И скажу больше: можно дотянуть и до восьмисот. Дальше сказочке конец. Не заглядывал за черную занавеску. А шестьсот — головой ручаюсь…

— Владыкин, вы — опасный человек. Теперь я понимаю Будько и Винюкова: свяжись с вами, получишь, как минимум, инфаркт.

— Это точно!

— Вам нужен я. Посмотрите, какие мускулы, — Радин согнул руку в локте, — нормальное кровяное давление, нервы в порядке.

— Да, напарник ничего.

— Не томите: за счет чего возможна такая стойкость футеровки?

Не ведал Радин, какого джина выпускает из бутылки. Владыкин обрушил на него поток информации, о которой молодой начальник цеха и не предполагал. Сергей Иванович говорил о стойкости футеровки в Бельгии и США, приводил по памяти цифры и факты, походя сообщил о просчетах бригады института «Огнеупоры». И окончательно сразил Радина утверждением, что наиболее верным путем идут огнеупорщики японской фирмы «Явата-сэйтецу».

— Ради этой сказочки и живу, — доверительно произнес Владыкин, — четырнадцать лет вынашиваю в душе этого младенца незаконнорожденного. Вас, наверное, любопытство разбирает: чего ради? Думаете, славы жажду? Льгот? Не догадаетесь.