Восьмой ангел - [14]

— Нет-нет, что вы! Я же в самом начале спросил, можно ли записывать нашу встречу на видео.

— Ах да, действительно. Я забыла.

С тем, сколько всякого было у нее в памяти, неудивительно, что она забывала разговор часовой давности — в полный кувшин много не нальешь. Вскоре она начала уставать, Михаил договорился о повторной встрече через два дня и удрал, борясь с желанием сдернуть каффы с драгоценными записями и зажать их в кулак.

Цо была в номере, перематывала на проекторе какие-то таблицы.

— Про Гелю излагать или потом?

— Излагай, — она остановила перемотку на закупках садового оборудования столбцов на тридцать.

— Во время аварии всех детей запихали в самую защищенную зону, внутрь мэйфлауэра, туда, где до прибытия в систему стояли камеры анабиоза. Взрослые, точнее все, кто мог работать в скафандре, то есть я подозреваю, что и подростки тоже, тащили станцию, не спрашивайте как, за тот осколок, к которому мэйфлауэр был пришвартован, и разворачивали лобовым щитом на ось аномалии. То есть технически у них щит был, надо было только затянуть под него станцию. В процессе еще четверо погибли, осталось меньше полусотни.

— Двести с чем-то человек же выжили? — подняла бровь Цо.

— Вот, дети. Сто семьдесят два ребенка. И они все сидели в этом одном помещении. Сидели больше суток без еды и воды, пока кто-то из взрослых не смог отвлечься и к ним зайти. Я не факты вам рассказываю, а то, что выяснил из пересказов пересказов. Кстати, еще шестьдесят лет назад школьная система и историю имела, и уж как минимум на способность обучаемых читать была рассчитана. Так вот, это школьная программа для младших классов, как ее запомнила сестрица сударыни Стуц. Вы ведь понимаете, насколько мне приходится интерполировать, да?

— Ага. Двести, из которых полтораста детей. Любопытная поправка, да. Сильно меняет прогноз на выживание.

— Ну да. Так вот, Геля, девочка как девочка, маленькая, четыре года. Она услышала, что стена свистит. Внизу где-то. Ей стало любопытно, она подошла, и тут стена выдернула у нее игрушку из рук, и игрушка прилипла.

— Крокодил?

— Именно-именно. Она стала его отдирать и не смогла. Крокодил был из какого-то бронебойного пластика, с высокой упругостью, продуманный, чтобы дети быстро не порвали. И он проторчал в стене сутки, пока она не уломала кого-то из старших детей помочь ей — тем, я думаю, было не до игрушек, с такой-то оравой малышни и без взрослых. В общем, мальчик лет десяти, который понял, что произошло, тут же связался по браслету наружу с кем-то, пробоину заделали. Но эти сутки могли быть решающими, конечно. Разница давлений выровнялась, крокодил отвалился, мальчик впоследствии все это рассказал. Геля выросла, родила кучу детей, вынянчила кучу внуков и чужих ребят, она в детском саду работала. Вроде бы именно она сочинила пару местных колыбельных, мне их сударыня Бротт пыталась напевать, но у нее голосок уже не очень. Очень однообразные, если я правильно понял, что-то про «да и нет, и да, и нет», и так без конца, а вот мелодия заметно отличается. Почитать Гелю, опять же вроде бы, начали после смерти. Кто не был ее потомками или супругами потомков, те через нее в садике проходили, так что никто не возражал.

Цо покачалась взад-вперед.

— Вот почему чем пушистее и симпатичнее картинка, тем мрачнее история под ней? Кстати, что с Гелиными родителями?

— Погибли.

— Точно?

— Ну, по воспоминаниям сударыни Бротт о содержании школьной программы…

Цо зашипела.

— Дайте мне полгода, я буду знать точно, — сердито сказал Михаил.

Цо посмотрела на него выразительно, но ничего не сказала.

— Полосатые шнурки, вот как у Стуц тут висят, тоже называются «Гелина считалочка», — примирительным тоном добавил Михаил. — Но тут я вообще никакой связи пока не вижу.

— Дурацкие шнурки, между прочим, — сердито сказала Цо. — Мы в детстве вязали из ниток, но ровно делали, а эти как будто нарочно как попало вяжут, полоски все разной ширины.

В ответ Михаил только плечами пожал.

Ночью Михаил вертелся, вертелся, окончательно понял, что сна ни в одном глазу, и двинулся в гостиную попить водички. В кресле сидела Цо со стаканом в руке и смотрела в ту стену, на которой в планетном доме было бы окно.

— Ты понимаешь, какое дело, — сказала она и махнула стаканом. — Кстати, коньяка у меня нет, предлагаю водички. Как только они пробили первый шлюз в обжитую зону и в базу пошли торговые документы, то первое, что они ввезли, — это оборудование для пищепрома, мальков и живую икру.

— Ну, — опасливо сказал Михаил, которому страшно не понравились ни тон Цо, ни упоминание о коньяке.

— Это было через семь лет после аварии. Что они жрали, то есть, нет, чем они кормили толпу детей все это время? Потерь в базе — за семь лет шестеро взрослых, все дети выжили. Как?

Тут, что коньяка нет, Михаил пожалел остро.

— Нам это надо для расследования?

— Надеюсь, что нет, — сказала Цо и твердой рукой плеснула воды в стакан. — Знаешь, еще один триггер. Мне как-то довелось проводить судебное обследование мертвой станции. Там, кстати, стартовые потери были куда как меньше. А эти все-таки справились.

— Погодите, помните, внешние аквариумы? Они ж их еще до открытия станции начали делать, значит, у них было что туда запускать.