— Знаешь, отец, мы все уже столько раз проговорили… Но мне как-то не по себе.
Отец отставляет чашу и задумчиво стучит худыми старческими пальцами по столу.
— Тебя смущает то, что ты вынужден создавать женщине проблемы? Толкать ее в беды, вместо того, чтобы пронести через них на руках?
Сын отворачивается, чтобы подумать, затем медленно кивает.
— А как еще ты можешь дать ей понять, что ее ждет? — мягко говорит отец, — если она испугается… или не справится… Она ничего не потеряет. Вернется туда, где она сейчас.
Отец молчит, внимательно глядя на сына.
— Или тебя пугает именно такая возможность?
Сын криво улыбается и встает.
— Пора. Когда-нибудь надо начинать.
— И что же будет первым? Любовь? Материнство?.. — спрашивает отец.
— Честь, — отвечает сын.
С моей точки зрения началом этой, еще неоконченной, истории является Мирей. Если бы не ее застарелое одиночество, незаметно перешедшее в остервенелость, возможно, ничего бы и не было. И двадцать шесть детей Петеана Навигена по-прежнему спали бы в щели каменного подвала, свернувшись единым комком плоти, и в Городе над Мостами по прежнему правил бы узурпатор; но тридцатипятилетняя женщина, прекрасная, как певица, по имени которой я ее зову, была одинока. А это, само собой, никогда просто так не кончается, что бы ни говорила нам статистика, лживая, как и положено любой науке, служащей посторонним интересам.
А мы работали — и, надо сказать, работали неплохо. Непосредственное начальство только и знало поднимать планку средних норм, склад отпускал, бухгалтерия считала, курьеры успевали с бумагами — а грузовой отдел — с товаром. Нет, понятно, что без накладок не обходилось. Но мы решали текущие проблемы играючи, потому что мы были командой, и любое подразделение нашего филиала могло спокойно договориться с другим, а все вместе — с головным офисом. Исключением была служба инспекции склада. А, точнее, представитель этой службы по нашему городу. А точнее — Мирей.
Я младше ее на три года и тоже на тот момент была одинока, почему смотреть на нее и слушать от коллег об очередном ее закидоне было просто страшно. Как становятся такими, прости Господи, суками? Ведь не в один же день?
Ну и, собственно, в тот день она приперлась на несчастный Новогодский склад учитывать полугодовым учетом ровно то, что она — молчите, люди — ровно позавчера закрыла как учтенное квартальным учетом. Я забежала к новогодским, чтобы мне поскорее погрузили все, что должно было быть отгружено еще в первый день предыдущего учета, увидела ее в коридоре, и меня затрясло. Если Мирей опять здесь — все, конец складу еще на неделю. Клиент меня уроет и, натурально, будет прав.
Она шла, надменно закинув голову, по скромному беленому коридору мне навстречу. Свет из окна у меня за спиной падал на бледное лицо под гладкой французской челкой, и играл на пачке распечаток, прижатых к пиджаку. После того, что она наговорила мне и моим ребятам на предыдущей проверке, здороваться не приходилось и думать — поняв, что недостачи на базе отсутствуют как класс, Мирей додумалась обвинить нас в подделке документов — вроде как «слишком чисто». Ну, а после того, как я отъехалась по ней и ее «сомнительному профессионализму» всей тяжестью скорпионьего ехидства, понятно было, что и она со мной вряд ли поздоровается.
Мы встретились глазами за два шага до того, как столкнуться, и решение проблемы случилось само собой. Это было похоже на то, как человек решается на убийство — иногда желание освободиться от нарастающего идиотизма становится настолько сильным, что о последствиях уже не думаешь.
Я схватила Мирей за плечи, прижала к стене (шурша, посыпались мультифорки с документами) — испуганные глаза — и крепко поцеловала ее. Черт побери — думала я, уходя в пространство ее отчаяния и недоверия — черт побери, кто-то же однажды должен это сделать, пока нож в ее кухонном столе еще не заточен — ах, он заточен? — тем более — если мужчина ее мечты все еще курит ганджу и пускает дым в форточку дома нелюбимой, но такой предсказуемой толстухи, и не идет через большой город туда, где может встретить Мирей — кто-то же должен упереться плечом и стать тем, кого она сможет не бояться… Почему бы не я? Если пальчик ни одного мальчика не поднимается на то, чтобы заткнуть струйку небытия, которое точится сквозь плотину по имени Мирей… Ну, значит, это будет девочкин пальчик.
Она даже пыталась вырваться. Первые пару минут. Я чувствовала вкус ее крови из рассаженной губы, мягкая сладость вишневой помады растворилась в горечи — она недавно пила кофе, настоящий вареный кофе без молока и сахара — ее зубы столкнулись с моими и отступили, ее язык осторожно прикоснулся к моим губам.
«Где ты был столько времени?» — спросили ее глаза, когда я посмотрела на нее.
«Я пробивался сквозь леса и горы, любимая, и я успел» — ответил тот, кого она видела во мне.
— Поехали домой. Забери эти бумажки и уезжаем, — сказала я, — работа подождет до завтра.
