Родители королей - [2]

На лицах людей, мимо которых я вела Мирей за руку, вспыхивало такое облегчение, что мне показалось — ни один из них даже не заметил помады, размазанной по нашим лицам и известки на дорогом пиджаке Мирей. Кстати, потом оказалось, что так оно и было.

Я засунула Мирей в первое попавшееся такси — где ты живешь? — да, езжайте, только не туда, куда она сказала, а в ближайший к тому месту супермаркет — ее трясло в кольце моих рук, не женщина, воробушек, лицо белее молока, — и вот я сую таксисту пятисотку, фиг с ней со сдачей, заберите себе — и вот я тащу ее за руку по непривычно полупустым переходам гипермаркета, ржаные булочки и топленое молоко, и сыр, и пучок укропа, и карамельный пудинг, и молотый кофе, и шоколадные пирожные на утро…

Да, я буду твоим домом и твоим обетованием, черт возьми; если Господь не прислал тебе кого-либо более подходящего, пусть не ворчит, что все срастается не так, как нужно… И все, что я чувствую, это иронию берсерка в прыжке через борт вражеского драккара, и ничего, кроме свиста заносимого над головой топора. Делай, что должен.

Она, действительно, совершенно не умеет готовить. Она сидит, поджав ноги к подбородку и завороженно смотрит, как я шурую вокруг плиты. Она все время зябнет — когда я не обнимаю ее. Она дуется, выгребая мои носки из-под кровати (я запихиваю их туда каждый вечер, преодолевая желание поднять и сложить в ящик со стиркой), и она гладит мою одежду, «потому что у тебя все равно так не выйдет». У нее огромные голубые глаза, робкие и полные нежности.

Да, работу ей пришлось поменять. С приличным понижением в должности, с изрядной потерей в зарплате — но кому, скажите, нужна в бизнесе безмятежно улыбчивая женщина, склонная уступать и соглашаться?.. Но, по большому счету, она не потеряла по деньгам. Я покупаю еду и плачу за квартиру.

— Вот что, — говорит мне Хэм, когда я как-то забегаю в паб без Мирей, — ты позволишь мне задать от лица всей компании пару идиотских вопросов? Мне, конечно, страшно, но я человек поживший, уже не сказать, что безвременно погибну, верно?

Я невольно фыркаю.

— Ну, в крайнем случае, я тебя пивом оболью.

— Идет, — быстро отвечает Хэм, — вот скажи, ты помнишь, в ту пятницу Гершеле приходил с женой?

— Даааа, — отвечаю я и невольно улыбаюсь, — какая же обалденная у него жена! Кудри, эээ, обводы… Глаза зеленые…

— О, да. А, вот теперь скажи — ты когда на нее обратила внимание?

— Как когда? Ну вот, Гершеле подходит к столу нашему, и говорит, что де, вот, знакомьтесь, супруга…

— Ло, — говорит Хэм веско, — открою тебе небольшой секрет. В этот момент большинство мужиков перестали ее видеть. Объяснять надо?

Я молча качаю головой.

— Второй идиотский вопрос, — объявляет Хэм и смотрит в стакан, — а твоя подруга, ты знаешь, куда смотрела в это время?

Я задумываюсь. Нет. Не знаю. Где она сидела, конечно, знаю — а куда смотрела?

— Так вот, Ло, она смотрела на тебя. И когда ты увидела гершелевскую женушку, то начала бледнеть. А вот когда ты попялилась в свое удовольствие, а потом встала и ушла с Джонсоном за киями, порозовела обратно.

— И что ты хочешь этим сказать?

— И ты, и твоя девочка такие же лесбиянки, как я испанский летчик, — припечатывает Хэм; — просто то, что происходит в ее голове, понять можно — она считает тебя мужиком и во всем исходит из этого. Я бы так бледнел, когда ты с Джонсоном играешь — Джонсон плечистый и развелся как раз недавно.

Я пожимаю плечами.

— А что происходит в твоей голове, я не понимаю. И, как я вижу, ты мне тоже не объяснишь.

Молча киваю.

Я ношу ее на руках и утешаю, когда ей снятся кошмары, я встречаю ее у метро после работы. Она начала заговаривать о ребенке. Иногда — отстраненно — я понимаю, что стоит мне задуматься о том, что же ожидает меня, ту, кем я себя всегда считала — и я закричу. Но все это — где-то далеко, за стеной дождя, за стеклянной призмой, а берсерк все летит в прыжке и верный топор рассекает воздух навстречу перекошенным в ужасе вражеским лицам. …И будь, что будет.

Мы отдыхаем в моей компании — свою она забросила с тех пор, как одна из ее подруг попыталась меня склеить. Я, натурально, засмеялась прямо той мадаме в лицо, но Мирей перепугалась всерьез и больше в те края ни ногой. У нас же все проще — и как-то подинамичнее, то одна новая физиономия, то другая, кто понравится, те задерживаются, и наших становится больше. По пятницам в пабе сдвигают три стола вместе и не сажают туда посторонних.

Герхардта привел, кажется, Джонсон, но я уже не помню. Забавный мрачноватый парень, серьезно относящийся к проигрышам в русский бильярд, особенно когда его «делает» женщина. На Хэма и Гершеле он не напрягался, а меня несколько раз звал на «еще раз» в надежде отыграться. Мирей уехала на три недели к матери (и, как я подозреваю, пройти профилактику в родном Центре планирования семьи), и мне составляло труда удерживаться в роли. Герхардт, по счастью, был для меня неинтересен — ну что за ребячество, всерьез дуться из-за пятничного проигрыша? — а друзья уже записали меня в «правильные мужики» и не беспокоили.

А потом вернулась посвежевшая на провинциальных харчах, розовая и веселая Мирей. Герхардт в ближайшую пятницу крепко озадачился, едва не сломав об нас глаза. Похоже, кто-то из ребят ввел его в курс ситуации, чем нагрузил еще больше. Было, конечно, ощущение, что Герхардт что-то задумал. Но — честно сказать — все его задумки беспокоили меня не больше политических дрязг в телевизоре, что висит в пабе под самым потолком. Пошумят-пошумят, а потом опять футбол. Поэтому в следующую пятницу, когда Герхардт позвонил Хэму и спросил, можно ли придти с шефом, я ничуть не подумала, зачем бы ему это понадобилось.