Восьмая муза - [5]

Выступили к ночи. Солнце ползло за Невой по верхушкам деревьев. Тени от штыков потянулись через площадь. Перед строем измайловцев легкой рысью прошли гусары. Ладные, слитые с конями, молчаливые, серьезные, они возбудили в солдатах ощущение опасности. После шума, беготни, бестолочи дня Николаша почувствовал, что надвигается что-то настоящее, грозное, что не шутки ради ушли вперед гусары, что в каждый миг на полки могут обрушиться ядра.

Появилась новая группа всадников. Впереди на белом коне скакал небольшого роста преображенский офицер. Он поминутно поправлял болтающуюся сбоку саблю и дергал повод, торопливо взмахивая рукой не то в приветствии, не то пытаясь сохранить равновесие. И приняли бы его измайловцы за обыкновенного посыльного, если бы не андреевская лента, пересекающая грудь. Вгляделись и заметили локоны, выбивающиеся из-под шапки, ахнули: «Императрица…»

Преображенец на белом коне вырвал саблю из ножен, что-то неслышно крикнул. «Ура-а-а!» — грянуло молодецкое, гвардейское.

Это было необыкновенно, и Николаша почувствовал себя счастливым. Красавица императрица в мундире Преображенского полка старого покроя словно клялась, что будет верна заветам великого Петра. Бесстрашная, как Жанна д’Арк, мчалась сокрушать ложь и тиранию. Не будет ночи на русской земле, светлая правда разольется по ней.

Шагала пехота, катили пушки, скакала конная гвардия. Воинство тучей надвигалось на Ораниенбаум, где корчился в страхе вдруг ставший одиноким император Петр Федорович.

Новиков шел в колонне, напряженно смотрел вперед, пытаясь увидеть Екатерину, но мешали однообразно маячившие затылки солдат. От мерного шага одолевала дремота. Мечталось: подходит к нему на привале царица, тихо кладет руку на плечо и говорит: «Я знаю, ты прям и смел. Помоги мне. Найди и приведи ко мне тирана. Но не убивай его. Пусть он покается. Жизнь злодея, как и жизнь героя, поучительна».

— Эй! — грубо закричали сзади. — Никак голову потерял! Иди не спи!

Николаша вздрагивает, поправляет ружье на плече и старается попасть в шаг. Размаривает, вторую ночь без сна.

Легкий сумрак накрыл дорогу, примолкли птицы, пехота пошла тяжелее. В Красном кабачке сделали привал.

Императрица заняла большую комнату в трактире и легла почивать.

Поляна перед домом разукрасилась кострами. Легкий сумрак густел от языков пламени, но и от этого ночь не становилась ночью. Николаша бродил в полусне по краю поляны. Неясная солдатская масса сливалась в одно грозно колеблющееся большое тело.

И эта масса, как песчинку, кинет его завтра в битву. Сомнет и поглотит. И никто не узнает, зачем жил недоучка из подмосковного сельца Авдотьина.

Николаша бредет, спотыкается на кочках. В окне императрицы светится огонек. Не спит, знать, тревожится…

На скамеечке неподалеку от трактира дремлет капитан Муравьев. Заслышав шаги, он вскакивает.

— Почто слоняешься? Почему не при деле? — Он грозно выкатывает осоловевшие от бессонницы глаза.

— Хочу в разведку идти, — с жаром говорит Николаша.

— Ишь, Аника-воин. В канцелярии будешь воевать. Там дел полно.

— В канцелярию не хочу. Сказывают, голштинцы подступают.

— А, голштинцы, — зевает капитан. — Ништо… всыпем им.

— Престол в опасности, — дрожащим голосом говорит Николаша. — Всякая леность, всякая беспечность осудительна.

Капитан застывает от удивления. Что это? Мальчишка… указывает.

Государыня ждет, что мы не пощадим сил, — продолжает Николаша.

Капитан с яростью смотрит на Новикова, потом! оглядывается на дом, где светится окошко, и сникает. Он достает платок и медленно вытирает вспотевший лоб.

— Хорошо… пойдешь в дозор. Капрал! — кричит он. Явился капрал и с унылым лицом выслушал приказ.

— Подрасти бы тебе надо, — почесался капитан. Он презрительно посмотрел на Новикова. — Коль стычка случится, кто будет драться?

Николаша покраснел.

— Разрешите предложить. В гренадерской есть силач — Ляхницкий.

— Ляхницкий? Знаю. Зови.

Гренадера позвали, и через пять минут все трое выступили в лес.

Николаша идет впереди, напряженно всматриваясь. За каждым кустом ему чудится враг. За спиной переваливается, как медведь, Ляхницкий, словно нарочно, наступает на каждый сучок и бубнит, бубнит. Николаша умоляюще оглядывается, Ляхницкий благодушно кивает: «молчу, молчу», но через минуту опять заводит свое.

— Вот поймаем твоего недоумка, капрал, пострижем и в монастырь.

— Полно, граф, — тоскливо отвечает капрал.

— Будет пасти монастырских коз…

Из дозора они вернулись героями: на дороге остановили гонцов от царя Петра и привели их как пленных. Впереди Ляхницкий, победно выставив ружье. За ним Николаша, увешанный оружием. Сзади капрал вел захваченных лошадей.

Государыня вышла к ним в окружении свиты. Посланцы упали на колени.

— Матушка! — завопил один из пленных. — Привезли мы к тебе царское повеление…

— Повеление? — недобро переспросили в свите.

— Не слушай его, неразумного, — вмешался другой солдат. — Привезли царское послание…

— Царское?..

Свита захохотала. Екатерина чуть улыбалась уголками губ. Гонцы смотрели умоляюще.

— Не погубите, ваше величество…

Екатерина, глядя куда-то в сторону поверх голов, небрежным движением вскрыла конверт. Она вынула письмо, пробежала глазами и со спокойной улыбкой разорвала. Повернулась и пошла в комнаты.