Восхождение: Проза - [15]

Кандыбин подал Наумовичу руку, посмотрел чекисту вслед, подумал, что хорошо бы он завел наконец семью, подлечился — молодой ведь еще, жить да жить. И Катерина тоже неприкаянная теперь, после смерти родителей… Вернется вот с задания, надо будет поговорить с ними обоими, глядишь, и…

Дмитрий Яковлевич оборвал себя в этом месте: вспомнил об учительнице из села Гнилуша, которой бандиты, еще у живой, отрезали груди…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Штаб красных частей расположился в холодном и гулком помещении станции Россошь. Место это Мордовцев выбрал сам: во всех отношениях находиться в Россоши было удобно — по железной дороге можно было поехать на север, к Воронежу, и на юг, к Кантемировке, рядом находилась и Старая Калитва, один дневной переход пехоты, не больше; важно было находиться штабу, вообще красноармейским частям, именно на железной дороге — Колесников уже несколько раз пытался с боем взять железнодорожные станции, он хорошо понимал, что значат для Советов коммуникации.

Час назад Мордовцев говорил об этом по телефону с Сулковским; Федор Владимирович сказал, что в губкомпарте очень обеспокоены событиями, разыгравшимися в Криничной и в Терновке, Колесников преподнес жестокий урок командованию объединенных частей, и надо из него сделать соответствующие выводы. Ответственный секретарь губкомпарта в разговоре не повышал голоса, говорил ровно, казалось даже, спокойно, но Мордовцев хорошо понял и оценил поведение Сулковского — криком в данном случае уже не поможешь. Они сами там, в Россоши, должны понимать, что имеют дело не с кучкой вооруженных бандитов, а с организованной военной силой, во главе которой стоит враг Советской власти.

Еще Федор Владимирович подчеркнул значение станций, узлов связи, словом, то, о чем и размышлял сейчас Мордовцев, сидя в торце наспех сколоченного длинного штабного стола и слушая мнения своих командиров. Да, Колесников, скорее всего по подсказке, а вероятнее, по прямому приказу штаба Антонова рвется к железной дороге, настойчиво атакует станции, крупные разъезды, нападает на эшелоны с важными грузами…

В штабе обсуждалось воззвание, написанное Алексеевским; в нем в доступной форме говорилось о причинах восстания в Старой Калитве, о его руководителях и целях. Воззвание решили разбросать с аэроплана над районом, захваченным повстанцами.

— С бумагой плохо, — вставил военком Воднев, человек общительный, улыбчивый, легкий. — Есть только серая, оберточная, а для такого дела нужна бы… — он прицелился глазами на карту, развернутую во всю ширь на столе, пощупал ее сильными смуглыми пальцами.

— Будем печатать на плохой, что поделаешь! — вздохнул Алексеевский. — Дорого яичко ко христову дню, а для нас каждый час дорог. К Колесникову теперь идут целыми деревнями. Возьмите Ивановку, Дерезоватое, ту же Криничную… Как считаешь, Аркадий Семенович?

Качко молча, в раздумье, покивал головой. Вздохнул:

— Маху мы дали. Срочно нужно дело исправлять. И воззвание это правильно задумано. Колесникова крушить надо теперь не только военной силой. Слово — это тоже большая сила.

— Не уверен, что на кого-то подействует этот клочок бумаги! — нервно возразил комполка Белозеров, подвижный, с чисто выбритым лицом брюнет. — Много ли среди бандитов грамотных?

— Нет, вы не правы, — откинулся на стуле Алексеевский. — И бумага эта, как вы выражаетесь, свою роль сыграет. И вообще, товарищи, я не думаю, что бои с Колесниковым займут у нас много времени. Учтем, во-первых, опыт… горький опыт! — он поднял палец вверх. — Подождем кавалерию Милонова, бронепоезд, из Воронежа батальон пехотной школы движется. Знают о восстании в нашей губернии и в Москве, лично товарищ Ленин. В Воронеж направлен с чрезвычайными полномочиями Николай Алексеевич Милютин. Насколько я понял из шифровки, — Алексеевский похлопал ладонью по кожаной, лежащей перед ним сумке, — специально для нас Москва выделила вагон винтовок, идут на помощь три свежих полка.

— Это другое дело, — заговорили одобрительно командиры.

— Осталось нам научиться хорошо воевать, — хмуро прервал говоривших Мордовцев. — Действительно, такое внимание и такая помощь! И губкомпарта, и Москвы… А мы… А мы, видите ли, отдыхаем на перинах перед боем, нежимся!.. Ну как можно, Шестаков! — Мордовцев, с досадой отшвырнув толстый красный карандаш, сердито смотрел на командира сводного пехотного отряда. — Как можно бросать на поле боя пулеметы?! Объясните! Такой подарок бандитам! У них теперь и своя батарея есть, и пулеметная команда, и… — Мордовцев закашлялся, и Алексеевский с тревогой поднял на военкома глаза.

Шестаков, одергивая гимнастерку, встал, потупил большую кудрявую голову.

— Федор Михайлович… ну, получилось все так неожиданно. Никто ведь не предполагал, что мы встретим вполне боеспособную и обученную в военном отношении банду. Колесников проявил не только коварство и хитрость, он и в тактическом отношении оказался силен, надо отдать ему в этом должное.

— Отдали уже! — Мордовцев грохнул кулаком по столу. — Два отряда отдали ни за понюх табаку. Ни одного бандита при этом не уничтожили! Двух командиров потеряли, пулеметы побросали. Да вас судить надо, Шестаков! За малодушие, за трусость!