Восхождение на Качкар - [20]
Северный склон — мне он только и виден, с вершины Ле-Дантю можно, вероятно, наблюсти и южный — изрезан ущельями с пологими краями, которые по мере удаления к морю становятся крутыми и одеваются лесом. Обилие озёр, незнакомых картам. Это — Хемшин, растянувшийся полосой под хребтом, занимая полпути, отделяющего море от вершин хребта. Дальняя береговая полоса, частью закрытая холмами Хемшина, — Лазистан — последнее убежище также жалких остатков когда-то могущественного народа. Сметённый в чорохском водоёме, он уцелел ещё в ущелье береговой полосы, и язык его исчезает с каждым днём, заменяясь турецким, сохранившись в большей чистоте подальше от берега.
Я вспоминаю своё знакомство с этими прекрасными обломками, людьми смелой расы и головорезами, превосходными рыцарями и моряками, каменщиками и плотниками, также уходившими на отхожие промыслы в Россию — в Крым и на побережье Кавказа. Я вспоминаю политику России в лазском вопросе, выпады по адресу лазов в реляциях нашего штаба, готового свою бездарность в дни Сарыкамыша свалить на лазские счёты, лазофобскую полемику в печати по поводу моего письма в защиту лазов в «Речи»>40 — единственное выступление за, — и мной овладевает отвращение, обычное при мыслях о русской колониальной политике, и становится больно за прекрасных людей, поэтов и смельчаков, задавленных природными условиями и добиваемых политическими бурями. Что стоило лазам одно русское наступление 1915 года на Трапезунд!>41
Фотография лазов из публикации Н. Я. Марра (Известия Императорской Академии Наук, 1910. Т. 4 вып. 8, с. 621)
Но Качкар слишком далеко от политики. 4 000 м — неудобная для неё обстановка. И я пытаюсь впитать в себя пейзаж яйл Хемшина — ещё более неразобранной страны, — одного из многих лоскутков старого платья склонов Понтийского хребта. Прямо надо мной, на NW Каврун-яйла с двумя озёрами, с ней ущелье Джихва-яйлы, а к W, в верховьях Фортуны, возвышенная область Атат-хемшина и Баш-кая — последних по реке сёл. Пологие откосы, луга, пастбища, безлесье, озёра, озёра — таков пейзаж верховий Хемшина. Даже тут, в складках Понтийского хребта, какой-то коэффициент откосов, вынуждающий вспоминать далёкое южное плоскогорье. Я смотрю на север, и душа моя становится новой — не душой географа, не душой политика, — слышу опять своё сердце альпиниста. Вот опасный, хотя и невысокий, мало запасшийся снегом клин Айнали, — сейчас к северу от Качкара. Между нами ущелье Шайтанун-дере. Теперь очевидно, что оно заслужило это название: Качкар отвесно падает вниз к невидимому дну узкой щели. За Айнали — достойная для скалистой тренировки вершина — ряд невысоких пиков, высший носит имя Цеталла — и, наконец, девственный усечённый конус Булут-дага. Здесь наша дуга снижается в верховьях Хала-дере[74] и начинается новая уже, идущая в направлении NO. Острый Тик-даг рядом с Булутдагом, одной с ним высоты (3511 м). А дальше знакомая мне уже по Пархалу семья Алты-Пармака, охраняемая с SW и NO <нрзб.>? и Кара-ташем (3450). Поперечный хребет, идущий от Алты-Пармака к морю, разделяя Хала-дере от Дутхе-дереси, — тоже правого притока Фортуны — выше, выше многочисленных поперечных водораздельных, сбегающих к берегу хребтов. С трудом в серой дали различаю за Алты-Пармаком Санатрью, Инткори, Самрауло и Марсис и нахожу недостатком, что отсутствие времени и поздняя пора мешают мне поразмять затяжелевшие от месячных пеших переходов ноги и побывать на этих Понтийских доломитах, многие из которых заслуживают внимания альпинистов. Пограничный хребет, ведущий несколько к югу, и седловина Кабакского перевала — путь в ущелье Мургул-суи — замыкают этот ряд. Южнее я вижу расщелину Хевек-суи и к востоку возвращаюсь к прежнему пейзажу.
Михаил Ле-Дантю. Портрет Ильи Зданевича. 1912. Бумага, акварель
Возвр<ащение> в Меретет
Голос Абдуллы прерывает мои записи и наблюдения. Он замёрз, и пора вниз. Погода может испортиться окончательно, и нам трудно будет спуститься. Потом слишком поздно. Я смотрю на часы. Мы пробыли на вершине всего 030, а мне кажется, что я пережил долгие часы. Но делать тут больше действительно нечего. Из Хемшина наползает туман, и на этот раз основательный. Можно покинуть вершину. Абдулла словно ждёт моего решения, как сигнала. Тотчас бросается он вниз, прыгая по крутому снежному откосу и забирая направо, чтобы обогнуть опасные скалы, гонится за маячащим вдали Мехметом, который уже раньше стал спускаться со своего пункта. До меня им нет больше никакого дела. Здорово. Но доля дисциплины, не позволявшей пастуху удрать до моего разрешения, на минуту забавляет меня. Не отрываясь от мыслей, овладевших мной наверху, я спускаюсь вниз, пока не забирая вправо, чтобы достичь менее каменистого снежного поля. С минуту передо мной постояла вершина Ле-Дантю, и потом я ушёл в густой туман.
Достигнув более чистого снега, я принимаюсь тра версировать его, правя к седловине, пока, наконец, выросшие контуры игл не позволяют спуститься в кулуар, идущий от седловины к «бараньим лбам», и по нему продолжать путь. Голоса окликающих друг друга проводников доносятся издали. Мне вновь везёт. Туман сгрудился у вершин и, спускаясь всё ниже, я выбираюсь из его волости. В 4.20 минут я достигаю скал, где остались вещи. Мехмет и Абдулла сидят на мешках. Они только пришли и решили меня обождать. И на том спасибо.
