Восхождение на Качкар - [19]
Река Чорох. Нач. ХХ в. Почтовые открытки
За пирамидальной вершиной — всё безымянные пики — хребет поспешно спускается вниз к гамаку Хотучурского перевала ([…] м) и круто подымается к скалистой вершине в 3530 м, которую Абдулла и хевекцы зовут просто Хогучур-даги. Потом столовый гребень и новое падение к юнгемекскому перепаду ([…] м). Невысокая вершина с именем Маму-джвар стережёт этот путь[69]. Но выжидающий срока на востоке туман и облака устраняют со сцены Бавут-даг и пресловутую вершину Гютермез-даги, которые я собирался найти на О.
Я подымаю глаза повыше линии бокового хребта. На юго-востоке за ним зелёная спина Кара-дага и над ним трагический Кемерли (Харсын-даг). Поперечный излом Ах-дага и Гюлли-багдада перерезывает линию на минуту, лишая картину строгой композиции; но стоит мне обернуться чуть южнее[70], как линия Мергарбин-дага, небедно покрытого снегом Хохон-дага и Фасрик-дага, тянущаяся в NO направлении, проявляет передо мной стремительную линию Анти-Тавра. Тут третичные складки, завершая свой NO бег, подходят более всего к луночкам Понтийского хребта и, сломавшись о неподатливые древние массивы, меняют путь на O, чтобы потом, нырнув под лаву Армянского[71] нагорья, выйти на свет в иранских SO складках. Депрессия Чороха лежит где-то глубоко внизу, сдавленная состязающимися гигантами, сужающаяся до щели Коликов, где древний ужас прорыва воды, играющей в кошку-мышку с хребтами, бросает европейца в белую горячку.
Тортум-чай, прорывая за Выликом складки, даёт выше депрессию своего водоёма, ограниченную изгибами Думлу-дага. Я вижу Теври-даг и плато Карга-базара и к югу от меня лавовые вершины.
Их гребни скрывают возвышенное плато Пассина и Овы, третью ступень от меня, четвёртую от моря, загороженных с юга Палап-токеном. Он весь в снегу, ещё белее, чем видел я его с яйлы Магбура. Я вновь вспоминаю февраль 1915 года>36, наших лошадей, вязнущих в снегу и останавливающихся под напором 20° стужи, и, остановившись на шапке Бингель-дага — последняя <нрзб.>, ожесточившись, ещё раз смотрю на южную панораму.
На Кавказском фронте Первой мировой войны. Сарыкамышское ущелье. 1915
Стиснутый Понтийским хребтом и Армянским нагорьем, хотя бы и прорезанный и исполосованный отрогами взбудораженного тут Анти-Тавра, водоём Чороха неизбежно становится дверью, ведущей на Армянское нагорье с западных бассейнов Чёрного моря. Я вспоминаю поспешно, как вереницы угасших народов, и воителей, и путешественников, и купцов шли этим путём — этой большой, хотя и тяжёлой дорогой, роль Чорохского водоёма в операциях последней войны — Сарыкамышской, Эрзерумской и Трапезундской>37, и думаю, как незаслуженно мало внимания уделили политики и исследователи, исколесившие room[72] Армянского нагорья, этому hall’у[73]. И ещё думаю, что взгляд на арену Западного Гюрджистана сразу убеждает, что чередующийся прилив и вырождение культур — неизбежный, врождённый порок этой большой дороги. Мне довелось присутствовать при конце отлива одного национального самосознания и замены его новым. И, вспоминая слова Марра>38 о том, что отуреченью гюрджей и лазов не суждено дойти до конца ввиду новых исторических факторов […], я подумал ещё, что только невнимание к географии может заставить положение дел анализировать в сторону такого признания. Над изумительным ущельем Чороха тяготеет проклятие нависших над ним Понтийского хребта и Армянского нагорья: попавший на эту дорогу народ обречён на смерть до новой миграции, которая сметёт его. Чанов смело́ армянское нашествие (о доисторических временах я молчу), армянскую речь смели́ карты, картов смели османли>39; и исследователь обречён уже в географической номенклатуре и этнографических терминах отыскивать, как на полу осколки вдребезги разбитого стекла, картские переживания. Оторвавшись на насыщенной южной панораме, серый поток неба над которой и мутный свет делают непримиримей и обречённей залёгшие хребты, я уже не желал солнечного пейзажа, призрачный оптимизм которого сделал бы слишком весёлым лежащее внизу кладбище, и мог принять его наперекор грузу, который я нёс с Азуртанского перевала, за луг цветущий и праздничный, я сбрасываю с себя остроту волнующих восприятий и оборачиваюсь к SW, возвращаясь к цепи Понтийского хребта. Возвышенный характер моей области очевиден. Ближайшие кряжи скрыты вершиной Ле-Дантю. Но дальше тянутся более или менее укутанные в снега однообразные конуса, среди которых наиболее возвышенные вершины колеблются между 3400 и 3500 м. Отсюда дугообразный характер Понтийского хребта особенно очевиден — луночки, горбами обращённые на юг, вытекают, пересекаясь, одна из другой. Качкар посередине одной из таких дуг, к северу снижающейся у Булут-дага. К SW дуга тянется к Татос-даги, а у Чипемс-даги начинается новый изгиб. К северу предгорья носят тот же характер. Но непогода не даёт мне больше 60 километров на SW. Характер вершин на SW постепенно меняется по мере понижения, переходя во всё менее крутые, менее обрывистые и более доступные конуса.
Кавказский фронт. Перевозка раненых. 1915
Первая страница статьи Н. Я. Марра «Из поездки в Турецкий Лазистан» (Известия Императорской Академии Наук, 1910. Т. 4, вып. 7, с. 547–570; т. 4 вып. 8, с. 607–632)
