Восхождение и гибель реального социализма. К 100-летию Октябрьской революции - [201]

Однако сразу же проявился застарелый порок: с тех пор везде начали говорить и писать об «ускорении», и это слово вскоре стало бессмысленным клише. В журнале «Вопросы философии» появлялись статьи о «философии ускорения», в экономических журналах было то же самое. Когда в 1986 г. я встретился с главным редактором «Вопросов философии» и поинтересовался, что же такое эта «философия ускорения», тот уклончиво ответил, что это линия партийного съезда, которая теоретически обсуждается и в философии.

Однако основная проблема в экономике состояла в том, что прежняя система планирования и управления экономикой не соответствовала политическим и идеологическим задачам при использовании старых централизованных административных методов, и потому в этой области были необходимы коренные реформы для достижения длительного и значительного прогресса. Но для этого было нужно гораздо больше, чем просто заявления об общих целях.

Рыжков как опытный экономический практик и сторонник свёрнутой реформы Косыгина вполне осознавал это. Экономика должна была управляться конкретно, согласно экономическим законам, а не по общим политическим и идеологическим задачам и лозунгам. Такое управление было прежде всего задачей правительства и его органов по руководству экономикой, а не партии. Поэтому Рыжков выступал за чёткое разграничение компетенций. Он считал, что партия должна воздерживаться от прямого руководства экономикой и передать свои законодательные и исполнительные функции советам и правительству. КПСС стоило оставить лишь политико-идеологическую работу и разработку стратегий развития, освободив партию от догматизма в теории и практике, накопившегося за десятилетия партийной работы[329].

В этом Рыжков вернулся к важному предложению Ленина, которое тот выдвинул в конце жизни, но не успел реализовать. Однако столь радикальное преобразование всей системы планирования и руководства такой огромной экономикой, какой обладал Советский Союз, со столь обширной системой взаимосвязей во всех республиках, по его мнению, нуждалось в серьёзной подготовительной работе и в поэтапной реализации. Иначе оно вызвало бы полную дезориентацию в экономике. Возник бы хаос, если бы были демонтированы имеющиеся структуры, взаимосвязи, договорные отношения и т. д., прежде чем создались бы новые, лучше выполняющие эти задачи.

Однако горбачёвское руководство желало быстрых успехов и подстёгивало ко всё новым шагам, для которых не было необходимых условий. Это повлекло за собой потери и просчёты, использованные для дискредитации всего процесса реформ. Рыжков описывает тогдашний ход событий так:

«В тех областях — в народном хозяйстве, в экономике, — которыми мне довелось заниматься в первую очередь, в разные годы было много положительного, но, к сожалению, имелось и немало просчётов. Мне не раз приходилось говорить, что экономика слишком во многом и с каждым годом всё более становится заложницей политики. Сначала, в первые два-три года перестройки, когда экономика функционировала по прежней, планово-распорядительной модели, темпы её роста были достаточно высоки и стабильны. Но экономическую жизнь страны лихорадило от всё новых и новых замыслов Горбачева. Ездил он по стране много, обещал ещё больше. Сегодня — ускорение, завтра — научно-технический прогресс, затем — село, металлургия, электроника и т. д., и т. д. Мы пытались остепенить его, подсказать, что сваливание всех проблем и задач в одну кучу наносит вред экономике, но не тут-то было»[330].

Горбачёв отвечал на это: «Вы не понимаете, что люди ждут этого!»

Это был застарелый порок, связанный с «руководящей ролью партии»: переоценка политической воли. Судя по всему, он всё больше овладевал генеральным секретарём по мере осложнения положения. В конце концов вновь возобладал субъективизм и волюнтаризм. Рыжков был не так уж неправ, видя общие черты в политике Хрущёва и Горбачёва:

«Действия Горбачева в период „перестройки“ во многом напоминали хрущёвское правление: такая же непоследовательность, отсутствие стратегической линии преобразований, поспешность, непродуманность и импровизация практически во всех делах»[331].

Лигачёв тоже писал об этом:

«Но, увы, вскоре начались импровизации в политике. [...] Не без подсказки со стороны некоторых ученых-экономистов был провозглашён небезызвестный политический лозунг ускорения, который предусматривал получение немедленного результата. А такого не бывает. Гонка за моментальной отдачей, отражающая политические установки, по сути своей несовместима с этапом обновления основных производственных фондов, когда темпы роста, наоборот, временно замедляются, чтобы потом дать скачок на новой технической базе»[332].

После того как лозунг ускорения исчерпал себя, появились новые лозунги, лишь прикрывающие тот факт, что речь шла о «импровизациях и шараханье в политике», как заметил Лигачёв.

В экономической политике это выразилось в том, что программа перехода к рыночным отношениям во всей экономике, выработанная правительством под руководством Рыжкова, была отвергнута Горбачёвым, а вместо неё была принята программа «500 дней», составленная несколькими экономистами под руководством Ельцина. Она была позднее реализована правительственной группой Ельцина при «благодетельном» содействии американских советников и показала себя настоящей шоковой терапией, ввергшей российское население в глубокую нищету и в то же время расчистившей путь к капиталистической реставрации.