Восхождение - [5]

«Сколько в ней нежности и естественности», — подумал он, уже не в первый раз с любопытством и восхищением рассматривая её.

— Привет, Яшенька. Я тебя ещё из трамвая заметила. Ты со стороны смотришься просто бесподобно, как статуя одетого Аполлона, — сверкая белозубой улыбкой, проговорила Лена и, подойдя вплотную к нему, поцеловала в щёку.

— А ты похожа на «Венеру» Боттичелли, выходящую из моря, с одной лишь разницей, замеченной тобой, — она, в отличие от тебя, была совершенно обнажённой.

Лена прыснула счастливым смехом.

— Я не опоздала? — спросила она, угомонившись и глядя на Якова прекрасными голубыми глазами.

— У нас есть ещё несколько минут. Я слышал от друзей, что в фойе довольно интересная выставка одного молодого художника. Если хочешь, давай посмотрим.

Он обхватил её за талию и повлёк к входу в кинотеатр. Они миновали контролёра и вошли в огромный зал, хорошо освещённый льющимся через широкие прозрачные стёкла светом. Здесь было много народа. Привлечённые необычной экспозицией, люди небольшими группами перемещались от стенда к стенду, тихо переговариваясь между собой.

— Откуда начнём? — спросила Лена.

— С буфета, — пошутил Яков.

— Ты такой галантный кавалер. Я тебя не разорю? — подхватив предложенную им игривую интонацию, проговорила она.

— Разве ты не знаешь, что меня повысили? Теперь у меня много самой устойчивой в мире валюты.

— Знаю, но я же стою значительно больше, не правда ли? — парировала Лена.

— Тебе просто нет цены. Активистка, комсомолка, спортсменка, а главное — красавица, — произнёс он, подражая знаменитому актёру Владимиру Этушу. — Вот за это мы сейчас и выпьем.

Они засмеялись и подошли к обширной буфетной стойке.

— Ну, что будешь пить, красавица? — спросил Яков, изучая меню.

— Что хочешь, Яшенька, — наигранно смиренно сказала она.

— Ладно, «пить, так пить, — проквакала лягушка, утопая в сметане». Девушка, два коктейля «Столичный», пожалуйста, и два вон тех пирожных, — попросил он кареглазую симпатичную буфетчицу.

Потом они бродили между стендами, рассматривая картины и время от времени весело чокаясь высокими зеленоватыми бокалами.

— Неординарный художник, правда? Я о нём прежде не слышала. Как его фамилия?

— Мирон Спектор. Он начинал как авангардист, а сейчас его стиль можно отнести к сюрреализму. Смотри, сколько экспрессии! — Яков подошёл к одному из полотен.

— Необычный взгляд на мир, какой-то отстранённо возвышенный. Среди вашего народа много способных людей, Яша. — Лена взглянула на него серьёзно и испытующе.

— Не более чем у любого другого, Леночка.

— Да нет, я тебе не льщу. Я действительно так думаю. С тех пор, как узнала тебя, особенно.

— Почему же? — теперь они стояли лицом к лицу, и он искал и не находил в её глазах даже оттенка фальши.

— Потому что я люблю тебя, дурачок. Раньше ведь я была занята другими делами, чтобы об этом думать. — Она пристально посмотрела на него. — Вот так, мой милый. Пойдём, уже третий звонок прозвенел.

Огромный зрительный зал был почти полн. Они поднимались между рядами, привлекая внимание многих людей. Девушки и молодые женщины с откровенным любопытством рассматривали его.

— Смотри, Яшенька, как тобой любуются, — насмешливо проговорила она.

— Ты ошибаешься, Леночка. Это на тебя все уставились, — пошутил он.

— Красивая мы пара, правда? — лукаво проговорила она.

— А вот и наш ряд, — уклонился от ответа Яков, пропустив её вперёд.

Когда они нашли свои места, свет в зале уже погас, и на широченном полукруглом экране засветились первые кадры документального фильма.

Люди молча, обмениваясь лишь короткими, едва слышимыми фразами, покидали кинотеатр. Многие были подавлены, погружены в себя, стыдливо отводили взгляды, неся в душе невесть откуда возникшее ощущение вины и сопричастности к человеческой трагедии. Трамвая ждали недолго, и, подтолкнув Лену за локоть, Яков тяжело поднялся на подножку и, протиснувшись между пассажирами в проходе, нашёл её сидящей у открытого окна. Тёплый весенний вечер струился лёгким ветерком, шевеля её мягкие золотистые волосы, спадающие на нежно розовые мочки ушей.

Они вышли через несколько остановок и пошли по старой горбатой улице, подобных которой было много в этом районе города. Время пощадило дома и выложенные булыжником мостовые, безжалостно уничтожив некогда бившую здесь размеренным пульсом самобытную жизнь. Якову казалось, что он слышит слабые отголоски украинской и русской речи с вплетающимися в её привычную вязь неожиданными оборотами на идиш.

— Чтобы так сыграть дамского портного, с такой глубиной и психологизмом… — Лена с трудом выговаривала слова, она всё ещё не могла освободиться от гнетущего впечатления, которое оказал на неё кинофильм. — Яша, скажи, Смоктуновский — еврей?

— Нет, Леночка, он просто гениальный актёр. Самородок среди груды камней. Такие рождаются раз в столетие.

Они вновь замолчали, прислушиваясь к своим шагам.

— Такое чувство, что мы идём по тем же улицам, что и они тогда, — нарушила молчание Лена.

— Так и было. В этом районе до войны селилось много евреев. Бабушка по матери жила на Тургеневской. Её тоже вместе с моей прабабушкой и прадедом погнали в Бабий Яр.