Восхождение - [7]

— Мы одни? — спросил Яков.

— Родители в гостях у папиного друга детства, а сестра с кавалером пошла в оперный театр. Вернутся поздно.

Она нащупала на стене клавишу выключателя, и свет старинной бронзовой люстры вырвал из полумрака украшенное серебристо-розовыми обоями помещение. Огромная гостиная была со вкусом обставлена гарнитуром орехового дерева и удобной мягкой мебелью. Большой стол посредине с вазой китайского фарфора был окружён шестью стульями с высокими красиво изогнутыми спинками. Великолепный туркменский ковёр на паркетном полу, да и всё убранство квартиры говорили о высоком статусе и общественном положении её хозяев.

— Располагайся, Яшенька, а я приготовлю кофе, — сказала Лена.

— Подожди, дорогая. Куда ты торопишься? Дай хоть посмотреть на тебя. Мы уже неделю не встречались. Я дико скучаю по тебе. Без твоих роскошных волос, прекрасных глаз, рук и губ…

Он привлёк её к себе и по-мужски властно поцеловал.

— Я тоже, Яшенька, я не могу без тебя.

Она потянула его за собой в спальню. Присев на край широкой кровати, Лена положила руку ему на пояс, поощряя его, остановившегося в раздумье.

Они были близки уже около года. И всякий раз Лену удивляла какая-то его скованность и нерешительность, проявлявшиеся в тот короткий, но казавшийся ей долгим миг перед острым переживанием близости и любви.

— Милый, что с тобой? Ты же сказал, что хочешь меня.

Вожделение, охватившее её, передалось ему, к нему вернулась его всегдашняя уверенность и опытность. Быстрыми и точными движениями он снял с неё платье. Затем он позволил ей раздеть себя. Ещё с первого их соития Яков знал, что ей это нравится, что осязание его нагой широкой груди, сильных упругих бёдер, его возбуждённого члена приводит её в экстатическое состояние. Чувственность и страсть надолго соединили их молодые тела.

— Милый мой, у тебя столько энергии. Ты потрясающий любовник.

Она говорила, навалившись на него, расслабленно лежащего на спине, и время от времени целуя его рельефную грудь.

— Знаешь, о чём я мечтаю? — она смотрела на него своими большими, разгоревшимися ещё ярче от потрясения оргазма, голубыми глазами.

— О чём, Леночка? — спросил он, рассматривая высокий лепной потолок и гардины из бежевого тяжёлого бархата, спадающие с резного деревянного карниза.

Через полуоткрытое окно с улицы доносился весёлый птичий речитатив, отрывистый говор редких прохожих, а лёгкое шуршание молодой сочной листвы напомнило ему их первую любовь прошлой весной под низкой раскидистой вербой.

— Я хочу, чтобы ты остался. Никогда раньше я не испытывала такое наслаждение от секса. Ни с кем у меня не было такого оргазма. — Она покрыла поцелуями его грудь и живот, коснулась губами его члена. — Я совсем потеряла стыд. Только не подумай, что я блядь, просто я безумно тебя люблю.

Его равнодушие лишь распаляло её. Лена поднялась, села ему на бёдра, и его горячий, мгновенно отвердевший член легко и упруго пронзил её.

— Женись на мне, Яшенька, — промолвила она, учащённо дыша и не стесняясь своей раскованности, и откровенно и смело предаваясь охватившему её блаженству. — Ты ни с кем не испытаешь ничего подобного. Тебе достанется всё — и я, и квартира, и машина, и дача. Всё будет твоё.

— Только не пытайся меня купить, Лена.

Его руки, обхватившие её гибкую талию, напрягались в такт её движениям. Он с интересом, как будто впервые, рассматривал её великолепное пластичное тело, небольшие груди, мягкий живот, чистую нежную кожу, красивое чувственное лицо, на которое в беспорядке спадали тяжёлые золотистые пряди.

— Извини, но у меня и в мыслях этого не было, я не хотела сказать ничего дурного. Я просто потеряла голову.

Она задыхалась, охваченная безудержным продолжительным оргазмом.

Яков сидел, откинувшись на спинку кресла и листая свежий номер «Нового мира».

— Леночка, дашь потом почитать? Здесь начали публиковать последний роман Айтматова. Мне он нравится.

— Я тоже его люблю. Он философ и тонкий психолог. В нём есть глубина и эпическая широта одновременно. Мама, папа и сестра прочтут, и я тебе его дам.

Лена поставила на стол большой посеребрённый поднос с двумя чашками дымящегося кофе.

— Спасибо, Лена, сейчас в самый раз выпить кофе. Ты не женщина, ты ведьма, вампир, — сказал Яков.

Он взял чашку и конфету и с восхищением взглянул на неё. Озарённая каким-то льющимся из неё внутренним светом, она была ещё прекрасней, чем тогда, когда два часа назад они вошли в квартиру.

— Я всегда после секса чувствую себя обновлённой. Я как будто летаю. — Она присела на широкий подлокотник кресла и обняла его свободной левой рукой. — А почему ты не обрезан? Я слышала, что всем евреям делают обрезание.

— Да как-то времени нет заскочить в синагогу, — ухмыльнулся Яков.

— Ну не шути, скажи, правда, почему? — настаивала Лена, мурлыча, как большая рыжая кошка.

— Лена, мне не хотелось бы касаться этой темы, — проговорил Яков. — Но раз ты настаиваешь… В Советском Союзе евреи как нация подвергались физической и культурной ассимиляции. Под видом борьбы с троцкистско-зиновьевской оппозицией, с космополитизмом, с врачами-отравителями и еврейским антифашистским комитетом уничтожался цвет еврейского народа. А закрытие школ, театров, синагог на фоне этого уже никого не волновало. Рады были, что вообще живы остались. Кто тогда мог вообще думать и говорить о религии, традициях. На весь Киев — одна синагога, а до революции их было десятки. Это сейчас открылась синагога Бродского, которую Советская власть превратила в кукольный театр, хорошо, что не в склад. Но туда почти никто не заходит, а приходят, не знают, что делать, как молиться.