Воробьиная ночь - [4]
Молчаливая молния чаще и чаще разгоняла тьму, и видно было, как стали летать воробьи.
«Воробьиная ночь…» — подумал с отчаянием мальчик.
В ту же секунду он увидел ухватившиеся за край парома две длинные, голые, мокрые руки. Потом из-за края показалась голова с прилипшими волосами, с них бежала вода, и глянул белый, мёртвый глаз.
В смертельном ужасе мальчик закричал:
— Ма-а-ма!.. ма-аму-уня!.. пропадаю… ма-а-му-уня…
Он бросился к противоположному краю парома и, закрыв глаза, ринулся вниз. В ту же секунду длинные, мокрые, костлявые руки обвились вокруг него и поволокли на паром. Мальчик рвался изо всех сил, только шепча: «Мама!., мама!..» И вдруг почувствовал: верёвка несколько раз обвилась вокруг его тела и прикрутила его к столбику, а над ним кто-то сердитым голосом бормотал.
Мальчик потерял сознание.
Когда он очнулся, паром не качало. Стуча по настилу, съезжали на берег подводы. Возле, при свете загорающейся молнии, виднелся домик.
Кто-то поднял Васю и внёс в комнату. Вздули огонь. Васю осторожно положили на солому. Старичок с незакрывавшимся ртом наклонился над ним и сказал добрым старческим голосом:
— Сомлел, сердяга. Ну, ничего, парень, вырастешь, крепче будешь.
И выставлявшийся изо рта жёлтый зуб у дедушки глядел добродушно и незлобиво.
А высокий закурил цигарку и глянул на мальчика добрым белым глазом:
— Ну, молодца парень, — до середины реки догнал паром. А то бы мне пришлось плыть через всю реку.
Вася, чувствуя радостное облегчение, сказал:
— А я думал, дяденька, вы разбойники.
— Разве такие разбойники? — сказал длинный, с бельмом.
— Мы, внучек, курей покупаем для заграницы, всякую птицу, и гусей тоже, и уток.
— Это твой Кирилка разбойник, — сказал длинный, затягиваясь цигаркой, — сам пошёл бражничать, а мальчонку заставил по ночам паром гонять.
А Вася ничего не слышал, но только одно чувствовал — какой он счастливый, и радостно улыбался.
Лесная жизнь
В лесу стояла та особенная тишина, которая бывает только осенью. Неподвижно висели мохнатые ветви, не качалась ни одна вершина, не слышалось ничьих шагов, лес стоял молча, задумчиво, прислушиваясь к своей собственной вековой думе.
И когда, отломившись от родного дерева, мёртвая, сухая веточка падала, переворачиваясь и цепляясь пожелтевшими иглами за живые, зелёные, чуть вздрагивающие ветви, было далеко слышно.
Вверху не было видно печального северного неба, хмурой ратью закрывала его густая хвоя, и, как ко-лонны, могуче вздымались вверх красные стволы вековых сосен. И покой безлюдья царил, точно под огромным тёмным сводом меж молчаливых колонн, над мягкими коврами прошлогодних игл.
Между стволами, которые сливались в сплошную красную стену, мелькало что-то живое. Кто-то беззвучно шёл, и прошлогодняя хвоя, толсто застилавшая землю, мягко поглощала шаги. Сосны расступались и сзади опять смыкались в сплошную красную стену. Но когда нога попадала в тонко затянутую ледком лужицу, далеко, испуганно нарушая тишину, раздавался звонкий треск.
Мальчик лет двенадцати, туго подпоясанный узким ремнём, за которым торчал топор, в огромных, должно быть отцовских, сапогах, наклонялся, приседал на корточки, что-то цеплял за ветки и стволы, и когда шёл дальше, позади на земле оставался целый ряд волосяных петель и в них краснели прицепленные ягоды. Мальчик ставил силки, внимательно запоминая местность в лесном лабиринте.
Молчаливый лесной сумрак посветлел в одной стороне, и меж деревьев блеснул водный простор. С крутого песчаного берега открылось озеро. Необозримо уходило оно, отодвинув леса до синего горизонта, и изумрудно-зелёные острова бесчисленными стаями покрывали светлое лицо его. Узкими протоками оно тянулось в другие, соседние озёра, на сотни вёрст растянувшиеся по угрюмому, суровому, молчаливому краю, с одной стороны которого катило тяжёлые холодные волны Белое море, с другой — морозной мглой дышали ледяные поля Северного океана.
Бесчисленные стада уток, гусей, лебедей, нырков и всякой пролётной водяной и болотной птицы с криком, шумом и гамом возились на воде, шумно подымались густыми, чернеющими тучами, заслоняя и воду, и далеко синеющий лес, и изумрудные острова, и далеко тянулись вереницами.
Мальчик с минуту постоял на берегу и пронзительно два раза свистнул. Озеро ожило. Как будто множество спрятавшихся людей засвистало и отозвалось со всех сторон, и над водой, всё ослабляясь, понеслись замирающие тонкие звуки. Птица рванулась, взрывая воду, шумом заглушая умирающее эхо.
— Стало быть, не пришёл, — проговорил мальчик, вынул из-за пояса топор и стал рубить деревья, сваливая в воду возле берега.
Он работал ловко и быстро; сочные щепы летели из-под топора, и эхо, не умолкая, с разных сторон повторяло удары.
— А-ах, холодная… — проговорил мальчик, пожимаясь, когда, скинув сапоги и засучив шаровары, полез в воду, которая, как ножом, резала острым холодом.
И, торопливо стаскивая с обрубленными ветвями стволы, стал вязать гибким тальником плот. Через минуту стянутые вместе брёвна неуклюже высовывались из водного зеркала.
Через минуту стянутые вместе брёвна неуклюже высовывались из водного зеркала.
