Воображенные сонеты - [50]

Племянница взвилась

Тигрицею, узнав об этой смерти!

Она в припадке билась, извергая

Проклятия и грязь

На голову мою! Отец, поверьте,

Не ней печать лежала колдовская.

Пришлось закрыть бедняжку на замок,

Ведь я огласки допустить не мог.

Уродлив мой рассказ,

И то, что мною сделано, ужасно,

Но я прошу — дослушайте без гнева.

Подалее от глаз

Я Клаудию спрятал — но напрасно

Старался. Несговорчивая дева

Скончалась за стеной монастыря,

Плоть голодовкой долгой уморя.

А ворог мой воскрес

И мне упорно расставляет сети.

Приходит он, как только тьма ночная

Укроет свод небес;

И под окном, в неверном лунном свете

Играет, о себе напоминая.

Ты, призрак подлый, жизнь мою берешь

Пусть медленнее, но верней, чем нож.

Вот снова, словно взрыв,

Мучительный аккорд, который сразу

Замолкнет, только я вскочу с постели;

Потом иной мотив —

Томительней тоски, тлетворней сглаза,

Прогонит сон, хоть слышен еле-еле.

И так всю ночь щекоткою в мозгу…

Я силюсь сладить с ним — и не могу.

Расставил я людей,

Чтоб музыканта выследить, повсюду,

Немалую пообещал награду.

Но все-таки злодей,

По-дьявольски хитер, потомок блуда,

Никак не попадается в засаду.

Глумится он, вокруг меня кружа —

Ничто ему замки и сторожа.

О, где ты, верный путь?

Как избежать позорного скандала?

Душа ожесточением палима.

Еще, еще чуть-чуть —

Ославят все безумство кардинала

И скажут: «Это просто одержимый».

А он мне в уши посылает звук,

Не слышный больше никому вокруг!

Однажды, под луной,

Увидел я, как он к резной оградке

Пристроился посередине сада;

Я, слабый и больной,

Спустился вниз, дрожа, как в лихорадке,

Чтоб задушить убийцу без пощады,

И в глотку я вонзил ему персты —

Но были то плодовые кусты.

Я много говорю;

О, если бы сегодня мне усталость

Дала уснуть и после ночи звездной

Приветствовать зарю,

Я променял бы все на эту малость!

Но поздно, поздно, поздно, слишком поздно…

Мой пульс утихомирился; чело

Тенетами конца обволокло.

О сон, любезный сон!

Я смертник, что отпущен с эшафота

И усыплен настойкой чемерицы.

Лежу, заворожен —

Пришла ко мне желанная дремота,

Я умоляю — пусть она продлится.

Не нужно пробуждения. Умру,

Судьбой доволен, нынче ввечеру.

Эй! Слушайте же! Эй!

Он здесь! Его игра! Его дыханье!

Но я еще и в силах, и в рассудке!

А ну-ка, поскорей

Подайте кардиналу одеянье —

Год ада для него ужмется в сутки!

Встать помогите, дружно подхватив!

Я болен, слаб, но я покуда жив.

Подайте алый плащ

И алые чулки — о нет, не надо

Мне их руна, окрашенного кровью.

Как этот цвет мертвящ!

Всё таинство священного обряда

Людское может погубить злословье.

Карафа мертв, и ждет меня конклав.

Несите же одежды, не сплошав.

Вы держите меня?

В чем дело, челядь? Говорите прямо,

И я, как стану папой, вас не трону.

А, прочих приструня,

Очищу Рима выгребную яму,

Тройную возложу на лоб корону.

Что там бормочет пойманный шпион?

Любой противник мой приговорен.

Где мой понтификат?

Потерян! Я с восторгом потаенным

В ладони не приму ключей от рая.

В моей облатке яд!

Не проглочу! Умру не причащенным!

Явился призрак, на меня взирая!

Где Клаудия? Люди! Западня!

Враги пришли, чтоб задушить меня!

Судя по всему, история эта вымышлена Ли-Гамильтоном, а прототипом кардинала мог послужить Карло Карафа (1517–1561), которого обвиняли в убийствах, ереси и содомском блуде. Действие происходит во времена Павла IV (1476–1559), в миру — Джампьетро Карафа, римский папа с 1555 г. До избрания папой возглавлял верховный инквизиционный трибунал. С фанатической жестокостью преследовал инаковерующих, боролся с Реформацией; пытки и сожжение на костре при нем стали обычным явлением. По указанию Павла в 1559 г. был впервые издан «Индекс запрещенных книг». Когда он умер, народ сбросил его статую в Тибр и сжег тюрьму инквизиции. Преемником Павла стал Пий IV, который казнил племянников Павла: кардинал Карло Карафа был задушен, а герцог Джованни Карафа и еще двое родичей обезглавлены. См. также сонет 54.

Из сборника «Аполон и Марсий» (1884)

Празднество в Сиене

Сиена под охраной древних стен

С твердынями краснокирпичных башен

Глядит на мир, который ей явлен:

Там нет ручьев, но катится волна

Увалов сонных и ленивых пашен;

Воловьей белизной пейзаж окрашен,

И редкая взбирается сосна

Туда, где спит, не зная перемен,

Сиена под охраной древних стен.

Струится зноем августовский свет.

Безлюдный город погружен в дремоту;

И колокольни острый шпиль воздет,

Уставившись в расплавленный зенит;

Здесь тишина раскинула тенета,

Лишь иногда свозь пыльные ворота

Неспешная телега проскрипит,

И в мареве двурогий силуэт

Виднеется сквозь августовский свет.

Как хочется вам зрелищ прошлых дней:

И площадь, и дворцы вокруг собора —

Тут солнца луч, любовника нежней,

Целует белый мрамор старых плит!

Как жадно ищут ваши слух и взоры

Былой толпы шаги и разговоры

Под арками, где ныне тишь царит,

На улочках, где сонмища теней

Припоминают пышность прошлых дней.

Но слышу топот я и шум людской —

На площадь собираются контрады:

Идет Дракон с бравадой щегольской;

Вон гибеллины с вымпелом Орла,

Одетые в лимонные наряды;

Штандарт Улитки и Сыча отряды;

Вон Дикобраза свита пронесла,

И гвельфы черно-белою рекой

С Волчицею текут под шум людской.

Готовятся финальные бега:

Коней подводят для благословенья,

Следит толпа, придирчиво-строга,