Воображала - [2]

Медсестра фыркает, говорит, продолжая писать:

— Дети сегодня какие-то ненормальные! Словно им не прививки делали, а пятки щекотали! Никакой серьезности. Впрочем, вокруг этой Конти всегда что-нибудь… Я не удивлюсь, если это она и сегодня…

— Конти? — у Врача взлетают брови. — Не может быть…

Он смотрит на захлопнувшуюся дверь, потом — на свой стол. На столе — открытый журнал регистрации. Крупным планом — имя и фамилия в последней графе.

Виктория Конти.

Врач говорит, но уже не так уверенно, словно пытаясь убедить сам себя:

— Этого просто не может быть…

Его голос перекрывает доносящийся с улицы смех.

Врач смотрит в окно. Во дворе играют дети, среди них мелькают белые брюки и оранжевая футболка.

Крупным планом — лицо Врача, сосредоточенное, нахмуренное, со сжатыми губами. Резкий взгляд из-под сдвинутых бровей прямо в камеру. Голос что-то решившего для себя человека:

— Дайте-ка мне ее карточку…

Ретроспекция

Салон движущейся легковой машины (камера на уровне лобового стекла). На улице пасмурно, дождь, по заднему стеклу бегут капли. За стеклом время от времени мелькают размытые неяркие огни города.

В салоне звучит тихая музыка, слева — плечо шофера в форме. На заднем сиденье — молодая, хорошо одетая женщина. Лет двадцать пять, не больше, светло-серый жакет, белый свитер, светлые волосы небрежно собраны назад, выбившаяся прядь все время падает на лицо, женщина постоянно отбрасывает ее привычным движением головы. Она красива, но устала и раздражена, курит длинную сигарету в светлом мундштуке — пальцы у нее тоже длинные и светлые.

Слева от нее, прямо за шофером, — девочка лет двух-трех. Стоит коленками на сиденье, обернувшись к заднему стеклу и положив локти на кожаную спинку. На ней светло-оранжевый комбинезончик-шорты и белые колготки. Волосы у нее такие же светлые, как и у сидящей рядом женщины, на макушке — крупный голубой бант с оранжевой каемкой в тон комбинезончику. Девочка тянется рукой к бегущей по стеклу капле. Проводит пальцем по стеклу, прослеживая ее короткую дорожку. Голос женщины — усталый, с ноткой раздражения:

— Сядь нормально, кому сказали? Горе ты мое…

Но в голосе нет той особой персонально направленной злости, с которой лучше не спорить, да и усталости в нем куда больше, чем раздражения — и потому девочка игнорирует этот голос, продолжая ловить прозрачных змеек.

Крупным планом — бегущие по стеклу капли. За ними — вечерний город, неясно и размыто, в быстром движении.

Смена кадра

Крупным планом — бегущие по стеклу капли. За ними — неясно и размыто — вечерний город. Но движения нет, это уже не стекло машины.

Камера отъезжает и показывает просторную комнату — мебель светлой полировки, светлый ковер, световые панели на потолке и светлых стенах, окна квадратные, полукруглый эркер. Мельком — журнальный столик у одного из окон, на нем ярким пламенем светятся лежащие алые гвоздички и стоит светло-коричневая ваза.

Камера скользит по обстановке, меняя фокус, и останавливается на стоящем у огромного зеркала мужчине в темно-сером плаще и черных брюках.

Камера показывает зеркало от окна, через столик (нерезко), мужчина со спины тоже сначала не в фокусе, резко — его отражение. Он высокий, черноволосый и кареглазый, с подвижным волевым лицом. Видно, что он знает, чего хочет от жизни, и привык добиваться желаемого всегда и во всем. Он вполне доволен своим внешним видом, своей работой, своей квартирой — да и жизнью своею в целом он тоже весьма доволен.

Диссонансом по цвету и стилю — приклеенный скотчем к зеркалу яркий журнальный разворот, фото явного папарацци. Трое на берегу реки. Черноволосый мужчина улыбается в камеру слегка принужденно, молодая женщина в белом купальнике смотрит неприязненно и надменно из-под светлой челки, девочка в голубых шортиках сидит на зеленой траве. Ее лицо наполовину закрыто оранжевой панамкой. Часть заголовка, крупные буквы: «Эдвард Конти и его вторая…»

Мужчина перед зеркалом берет шляпу, оглядывается и замечает цветы на столе (резкость переходит на гвоздики, они на первом плане, потом камера наплывает на вазу и тут же откатывается назад, — ваза уже в руках у мужчины, видны только эти крупные руки с безупречными ногтями и посверкивающими запонками на манжетах). Руки ставят вазу в раковину и включают воду. Струя возникает мгновенно, словно стеклянный прут, живое стекло разбивается в брызги боком светло-коричневой вазы.

Но вместо звуков льющейся воды слышны отдаленные сигналы машин, смутные звуки ночного города, скрип тормозов, звуки движения и дождя, тихая музыка, что уже звучала в салоне машины и устало-раздраженный голос светловолосой женщины, голос, в котором усталости больше, чем раздражения:

— Я кому сказала — не трогай!..

Камера потихоньку отъезжает, теперь видны стоящие в вазе гвоздики и обстановка кухни.

Кухня тоже выдержана в светлых тонах, но не бежевых, как гостиная, а скорее розовых, местами даже откровенно красных, как, например, красные ромбы на кафельных плитках, оранжево-алые кастрюльки на полках и что-то светло-бордовое на полу. Гвоздики кажутся здесь гораздо более уместными, чем в гостиной.

Конти мельком глядит на часы и протягивает левую руку к крану, одновременно правой берясь за край вазы.