Вольтер - [143]

«Словарь» жив благодаря так полно выразившейся в кем личности Вольтера, постоянному его присутствию. Самый лаконизм портативной книжки для него ограничен, хотя, конечно, не всегда он писал так сжато. И в статьях для «Энциклопедии» Дидро, и в семитомном «Философском словаре» Вольтер всегда старался быть сдержанным и экономным в изложении знаний и мыслей, «давать квинтэссенцию, каплю эликсира».

Легкость, остроумие, изящество литературной манеры, близкой к эссе, в которой написано большинство статей «Словаря», подкупали современников, подкупают и нас. Они и создают ощущение, что автор везде и всегда дома. Поэтому и читатель тоже чувствует себя дома везде и всегда. Рене Помо в блистательном предисловии к критическому изданию книги (Париж, 1964) приводит убедительный пример. «Нам нравится, — пишет он, — что статья «Иов» начинается так: «Добрый день, мой друг Иов!» Это создает ощущение свободы монолога, с которым «фернейский патриарх» обращается к Ветхому Завету.

Конечно, если судить о «Словаре» с современной точки зрения, многое покажется наивным. Наша вселенная шире и больше той, в которой жил Вольтер, и в материальном и в моральном смысле. Мы лучше знаем структуру материи. Мы восходим к космосу не по простой приставной лестнице к Ньютонову небу, по которой восходил он.

Мало того, даже для своего века Вольтер не поднялся до понимания биологического происхождения человека, которого достигли некоторые его современники, не прибегал к известным уже тогда измерениям и даже впадал в глубокие противоречия с теорией эволюции. Он ссылался на апокалипсис, но намеренно пренебрегал археологическими изысканиями, в то время производившимися.

Но при всех этих частных отклонениях от вершин человеческого разума того времени, не говоря уже о нашем, многие уроки «Словаря» сохранили свое значение. Метко заметил Рене Помо: «История часто возвращает свои колеса в те же колеи. Если из трех главных бедствий человечества, трех наиболее значительных ингредиентов этого низменного мира — чумы, голода и войны, — первый — чума — отошел в прошлое, то два остальных — голод и особенно война — сохранились и поныне».

Знаменательно, что в своем отношении к войне как таковой Вольтер опровергает точку зрения Монтескье, во многом другом его единомышленника. Вот как выражена эта точка зрения: «Надо идти и убивать своего соседа из боязни, что он намеревается атаковать вас». Вольтер непримирим в отношении всех, кто затевает войну, ее начинает.

А вот как — нападая прямо и пользуясь тонкой иронией — Вольтер атакует тиранию и олигархию, то есть тиранию не одного, но нескольких. «Тираном называют суверена, который не признает законов, кроме своих капризов, который забирает имущество своих подданных и мобилизует их, чтобы они забирали добро соседей» — это прямое попадание. Затем следует тирада, явно ироническая: «Здесь, в Европе, таким тиранам места нет. Если тирания одного или тирания нескольких деспотически правит при посредстве законов, ею самой установленных, то тем более такой тирании в Европе нет».

Явно метя в Женеву, но попутно издеваясь и над абсолютными монархами, на самом деле управляемыми приближенными, Вольтер пишет дальше: «Под какой тиранией хотели бы вы жить? Под никакой? Но, если надо выбирать, я лично предпочитаю тиранию одного тирании нескольких, у деспота всегда бывают добрые минуты, у ассамблеи деспотов — никогда. Если тиран собирается совершить несправедливость, беззаконие, я всегда могу его разоружить при посредстве любовницы, исповедника или пажа. Но компания грязных тиранов не поддается ничьему влиянию. Если она не несправедлива, то по меньшей мере жестока и никогда не склонна к милости».

Это рассуждение о тирании принадлежит именно 60-м годам, могло быть написано только после разочарования Вольтера не в республиканском образе правления, но в реальной женевской олигархии, хотя тираноборцем он стал, как мы знаем, уже в «Эдипе».

К этим статьям и статье «Государство», «Правительство» примыкает статья «Свобода мысли», где Вольтер восстает против власти ошибочных воззрений, а она необходима тиранам, поддерживая их власть. «Тираны не хотят ничего иного, как того, чтобы люди, которых они поучают, были глупы». Вольтер не устает повторять: «Смейте думать сами! Не верьте тем, кто утверждает: «Свобода мысли вносит в государство беспорядок»!» Написанная в форме диалога, статья эта являет собой подлинный образец прозы Вольтера.

«Литература и литераторы» прямо направлена против Гадины и воинствующего невежества. В ней Вольтер пишет: «В то варварское время, когда французы, немцы, бретонцы, ломбардцы… не умели ни читать, ни писать, почти все школы и университеты создало духовенство, которое, не зная ничего, кроме своего арго, преподавало его всем, кто хотел учиться. Академии возникли позже. Они презирали глупость университетов, но не всегда смели учить, сопротивляясь ей, потому что существует глупость, которую почитают, принимая за нечто заслуживающее почтения.

Больше всего заслуги писателей, которые принадлежат к малому числу тех. кто думает. Но в нашем мире они изолированы, разобщены, так же как настоящие ученые, заточенные в своих кабинетах, не имеющие возможности ни приводить свои аргументы так, чтобы их услышали со скамей университетов, ни кресел в Академиях… Почти все они преследуемы. Такова участь наших несчастных профессий, потому что те, которые шагают по избитой дороге, всегда бросают камни в тех, кто зовет идти по новому пути». И в конце: «Самое большое несчастье писателя — даже не быть объектом зависти собратьев, жертвой кабалы, презрения сильных мира сего, но быть судимым дураками. Дураки заходят очень далеко, особенно когда поддаются инерции фанатизма и инерции духа мести».