Вольтер - [134]

А какой помпой окружили пышные похороны, еще больше наказывая этим ни в чем не повинную семью! Иначе, чем кощунственной комедией, их не назовешь. Гроб окружили сорок католических кюре и аббатов, предшествуемых кающимися во всем белом. Якобы раскаявшимся в ереси был сам покойный Марк Антуан. Покаяния провозглашались и в других соборах и церквах. А в одной капелле на возвышении был воздвигнут скелет, изображающий Марка Антуана с пальмой мученика в одной руке и табличкой с латинской формулой покаяния — в другой. Говорили, что эта затея принадлежала недавно обращенному и поэтому тем более неистовому католику, брату покойного — Луи. Насколько это была достойная личность, явствует хотя бы из того, что он заставил отца назначить ему пенсию за измену своей вере… «Нежный» сын навещал родителей, только когда нуждался в деньгах. А теперь решил нажить капитал и у католической церкви такой фальсификацией, таким издевательством над погибшим братом!

Как велся сам процесс? Защитник Каласа прокурор Дюку сам попался в ловушку, расставленную Бодрижем и руководимыми им капитулами. Они отложили суд на три месяца и устроили публичный акт покаяния обвиняемых перед разбирательством дела. Это заранее обезоружило защиту. Адвокат Сатир попробовал привести доказательства невиновности Жана Каласа. Его даже не удостоили выслушать.

Обвиняемых было пятеро: Калас-отец, его жена Анна Роза, Пьер, Ла Весс-младший, служанка — Жанна Виньер. Все больше и больше злоупотребляя властью, капитулы осмелились подвергнуть пыткам всех троих Каласов, хотя это чудовищное право принадлежало лишь верховному суду.

Несчастная служанка была признана соучастницей мнимого преступления лишь из-за ее преданности хозяевам. Это было тем более нелепо и чудовищно, что, верующая католичка, Жанна каждое утро слушала мессу и даже способствовала обращению Луи. Если бы убийство имело место, она первая должна была бы донести. Но ей не о чем было доносить, не в чем признаваться… И она не призналась и не уличила своих хозяев. Тогда честную женщину обвинили в клятвопреступлении, не только не выделили из процесса и не освободили из тюрьмы, но даже запретили там причащаться, что при ее набожности было тяжелейшим лишением. И исповедник Жанны не дал суду никакого материала против нее.

Вольтер, изучая процесс, нашел этот аргумент и неопровержимо доказал, что, если даже преступление было совершено, служанка его соучастницей не являлась.

В «Трактате о веротерпимости в связи с гибелью Жана Каласа» Вольтер приводит в защиту казненного то обстоятельство, что — протестант — он тридцать лет держал в своем доме эту служанку-католичку.

Процесс проходил в парламенте Тулузы, и господа судьи были людьми, до тонкости изучившими процедуру, и не хуже владели правилами свершения христианского правосудия. Тем более они скомпрометировали себя как истинный трибунал, лишь имея его видимость. Они подчинялись фанатической страсти, охватившей город, и эту страсть разжигали сами. На улицах Тулузы стоял сплошной крик: «Калас — убийца сына!», крпк обезумевшего стада, ведомого дурными пастухами. Точно такая же атмосфера была и в зале суда, хотя внешне и более сдержанная.

Единственный из членов парламента, де Ла Салль посмел защищать Каласа. Один из коллег ему крикнул:

— Месье, вы сами Калас!

— А вы — толпа! — последовал ответ де Ла Салля. Обе реплики точно выразили атмосферу процесса.

Вот как в своей страстной бессмертной речи Виктор Гюго отвечает на вопрос, в чьих интересах самоубийство превратили в убийство. «В интересах религии. И кого в нем обвинили? Отца. Отец — гугенот, и он будто бы хотел наказать своего сына, захотевшего стать католиком. Факт чудовищный и фактически невозможный… Все равно: отец убил сына, старик повесил юношу! Правосудие работает, и вот развязка… 9 марта 1762 года на городскую площадь приводят седовласого человека, Жана Каласа, раздевают его догола, возводят на эшафот, кладут на колесо и крепко к нему привязывают. При Каласе на эшафоте — три человека: муниципальный советник Давид, он руководит казнью, священник с распятием и палач с железной полосой в руке. Ошеломленный старик не смотрит на священника и видит перед собой только палача. Тот поднимает полосу и раздробляет ему руку».

Гюго подробно описывает всю процедуру казни и заключает: «В итоге это составило восемь казней». Причем после каждой из восьми, после того как палач раздрабливал Каласу руки и ноги, нанося по каждой два удара, несчастного по приказу советника приводили в чувство, дав понюхать соли, и священник подносил к его устам распятие. Но Калас нашел в себе мужество всякий раз отворачивать голову.

Наконец, палач, чтобы кончить его страдания, нанес последний удар толстым концом железной полосы, раздробив грудную клетку. По другой версии, палач задушил Каласа и бросил его тело в огонь, чтобы ветер развеял останки. Какая разница?

Казнь, или восемь казней, продолжалась два часа. И все это время Жан Калас слышал голос, уговаривавший его раскаяться в совершенном им перед господом преступлении. В дьявольскую расправу еще впутывали бога! Вольтера это особенно возмутило.