Вольтер - [135]

Так кончил свою жизнь Жан Калас, добрый человек, честный коммерсант, любящий муж и отец, верный подданный короля, отнюдь не смутьян, не бунтовщик. Смерть его была воплощением мужества, спокойствия, величия духа. Он сказал священнику Буржу, который вел его на такие мучения: «Как, вы, мой отец, тоже верите, что можно убить сына?!» Его заставляли, принося нечеловеческие страдания, назвать соучастников преступления. Несчастный нашел в себе силы ответить: «Не было преступления, не было и соучастников!» Вольтеру передали и последние слова его: «Я сказал правду. Я умираю невинным».

Между тем Бурж кричал даже, когда палач убивал жертву, чтобы казнимый признался. Зачем церковь, капитул, парламент нуждались в признании Каласа? Чтобы облегчить свою совесть? В самом деле, что может быть ужаснее мучений нечистой совести?! Но для этого надо иметь совесть… А может быть, они боялись суда потомства?

И суд этот состоялся… Пусть через тридцать лет… Пусть не над ними самими, а над их сыновьями и внуками… Народный трибунал Революции привел на гильотину потомков неправедных обвинителей — они, а не тот, кто заносил железную полосу, были подлинными палачами Каласа.

Внука Давида Бодрижа в 1795 году возвели на эшафот. Он не проявил мужества, подобного Жану Каласу.

А его дед не усомнился и после казни своей главной жертвы. Он доложил министру, что весь свет хочет еще мучений «преступников». Нужно колесовать и мать «убитого», и Пьера… Расправиться и с семьей Ла Becca. Министр не одобрил предложенных им столь крутых мер, но слишком поздно разгадал низменность души и способность к любым злодеяниям этого тщеславного капитула. Лишь после отмены приговора Бодриж был смещен со своей должности.

Семья Каласа хотя и не так жестоко, но пострадала. Сыновей и мать выслали в Женеву. Даже дочерей, хотя их в тот роковой вечер, когда Марк Антуан повесился, и не было дома, заточили в монастырь.

Вольтер должен посмертно реабилитировать Жана Каласа и его жену, детей, Ла Becca, служанку. Должен убедить в их невиновности весь мир. Но прежде нужно убедить власть имущих. Чтобы организовать осаду министра, месье де Сен-Флорентена, он мобилизует Ришелье, герцогиню де Альвиль, герцога де Виллара, но и мелкого служащего Мейнарда. Доктор должен, отпуская государственному деятелю каждое утро дозу рвотного, отпускать и дозу дела Каласа.

К кому только Вольтер не обращается, кому не пишет? Надоедает канцлеру месье де Ламуаньой и президенту Счетной палаты месье де Николаи. Изо всех сил цепляется за маркизу де Помпадур, напоминая о былой дружбе, жеманничая, развлекая и, главное, стараясь растрогать фаворитку, убедить, что нужно спасти истину, если нельзя уже спасти жизнь Жана Каласа.

Казалось бы, он сумел поколебать даже Тулузский парламент. Судьи больше не были уверены в справедливости вынесенного ими приговора. Конец Каласа, поднявший уже второй раз шум во всей Европе, заставил дрожать не одного советника. Слишком неправдоподобным выглядело теперь, после проведенного Вольтером следствия, якобы совершенное преступление. Как мог шестидесятивосьмилетний старик один повесить двадцативосьмилетнего молодого человека? Имел ли он соучастников? Если имел, это в первую очередь должен был быть его второй сын, Пьер. Тогда почему же того оправдали? Уязвимым в отношении Пьера оказался не только приговор… А эта комедия с изгнанием Пьера из Тулузы! Заставили выйти через ворота Сен-Мишель, чтобы тут же разрешить вернуться через другие ворота… Затем заключили Пьера у монахов-якобинцев и обещали свободу, если он примет католичество. Что за бессмысленное сплетение репрессий?! Но и на этом непоследовательность наказующих не кончается. После того как Пьер стал католиком, его высылают в протестантскую Женеву.

«Как мог Ла Весе специально приехать из Бордо, чтобы удавить своего друга, не зная заранее о его мнимом отречении?» (Вольтер.)

Однако, как покажет будущее, Тулузский парламент далеко еще не сдался.

Возникает вопрос: почему философ, столь кропотливо и тщательно допрашивая сыновей Каласа, долго не обращался к их матери? Она была совершенно уничтожена, раздавлена тем, что пережила.

Ее ужасное состояние объясняет, почему первое препятствие, которое Вольтер должен был преодолеть, приступая уже к защите Каласов, — это получить разрешение вдовы казненного. Она сопротивлялась, не хотела. И тут он нашел выход, обратился к сердцу матери. Напомнил, что, кроме сыновей, — двое были с ней, третий давно откололся от семьи, вел себя враждебно, у Анны Розы еще две дочери, заточенные в далекий монастырь. Мадам Калас жила лишь химерической надеждой их увидеть. Вольтер сумел убедить ее, что эта надежда станет реальностью и страдания девушек кончатся, их вернут матери, только если будет пересмотрен приговор. Так он добился согласия несчастной женщины. Мало того, сумел ее уговорить поехать в Париж. Нужно било, чтобы там увидели это застывшее, как статуя, воплощение скорби и безвинных мучений. Когда парижане начнут плакать от сожаления, присоединив свои слезы к слезам безутешной вдовы и матери, Вольтер почувствует — дело двинулось. Оп делает для поездки мадам Калас все. Не только снабжает ее рекомендательными письмами к своим друзьям и влиятельным лицам, пишет им заранее, дает советы и не жалеет денег ни на дорогу Анны Розы, ни на ее содержание в Париже… Тратит очень много собственных средств на защиту и организует подписку — сбор денег. В опровержение лживой легенды о его скупости, помимо сведений о том, что Вольтер открыл Анне Розе Калас текущий счет в банке Мале, сохранилось и опубликовано Вестерманом множество его письменных распоряжений своим банкирам о выдаче вдове Калас с его текущих счетов сумм. Вот, для примера, одно из таких распоряжений, адресованное 5 сентября 1762 года из Делис банкиру Ампу Кампу: «Я направил мадам Калас письмо, чтобы она могла получить триста ливров с моего счета. Надеюсь, что вызывающая сожаление эта бедная семья добьется правосудия».