Волшебный лес - [9]

Это был не просто возглас удивления, а еще и способ распознать себя в сочетании множества разных элементов, составлявших мое новое существо. Тем временем я поглядел вокруг, поглядел вниз, в долину, где, как мне показалось, не было ничего похожего на оставленное там, и рассмеялся при мысли, что мог принять эти отдаленнейшие подобия растений за образ собственного прошлого.

Я свободен, могу лететь куда захочу!

Так бывает каждый раз, когда мы замечаем, что стали другими, сбросили с себя бремя горестей, страхов, бессонницы и тому подобного.

Я мог лететь куда вздумается — на юг, на запад, на восток, юго-восток, северо-запад; все эти направления были неотличимы друг от друга в небе над Минео, над этими склонами, поросшими оливами и миндальными деревьями.

По правде говоря, я не ломал себе голову над происшедшим. Мне просто нравилось учиться летать и так, и эдак, вверх, вниз, стремительными кругами, снова и снова испытывая наслаждение от ощутимых переходов из одного слоя воздуха в другой.

— Вот здорово, вот здорово! — говорил я себе то и дело.

Я пробовал нырять вниз головой, и тогда мне казалось, что земля и небо бросаются в бездну вместе со мной, я ввинчивался в круговорот потревоженного воздуха, затем снова и снова поднимался ввысь и при этом чувствовал себя лучшим из всех, противостоящим всем и нерасторжимо связанным со всеми на свете.

— А ну-ка переплюнь меня! — говорил я.

Но это длилось недолго. И вот почему.

Я почувствовал голод. Не могу объяснить вам, что это было.

Внезапно я понял, что опустился до состояния смертной твари, и, куда бы я ни повернулся, сразу во мне воскресала забытая наклонность к созерцанию. Теперь уже она не была простым томлением, но леностью ума, крыльев и полета.

— О! Что со мной?

Я застыл на мгновение в воздухе, разглядывая лежащую внизу долину, и вдруг увидел крохотную точку, двигавшуюся по скале, что нависала над Фьюмекальдо.

— Нашел! — воскликнул я.

Это, как я думаю, не был настоящий крик — просто краткий звук, грозно разнесшийся над всеми видимыми и невидимыми вещами в моих земных владениях.

Я стал медленно снижаться.

Когда я был уже над самой скалой, то заметил белого кролика, пробиравшегося сквозь заросли.

— Хи-хи! — вырвалось у меня.

Я вдруг ощутил внезапное влечение к этому кролику, что было, в сущности, не чем иным, как ощущением собственной тяжести или просто чувством угнетенности. Я неподвижно парил на распростертых крыльях. Природа, казалось мне, растворилась в глубоком бесстрастии форм. Кролик остановился, словно повинуясь некоему древнейшему закону.

— Вперед! — воскликнул я.

Камнем упав на кролика, который без единого звука распластался подо мной, я запустил когти в его загривок и ощутил при этом ни с чем не сравнимое наслаждение.

Какой он мягкий, подумал я.

Кролик перевернулся на бок на белом известняке скалы, я запустил в него когти поглубже и, клянусь вам, не чувствовал себя злодеем, это было просто приобщением к новой форме жизни.

Кролик жалобно пищал. Лишь много спустя мне стало ясно: он тщился понять, что с ним случилось, почувствовав, что жизнь повернулась к нему обратной стороной и сторона эта была страданием. Кровь текла у него из глаз и изо рта. А я стал клевать его, возбужденный аппетитным запахом.

Он все еще стонал: «Что случилось? Что случилось?», тщетно пытаясь вырваться из моих когтей.

Впервые слышал я такую однообразно жалобную речь, звук ее то нарастал, то затихал в одном и том же ритме.

Я перевернул кролика. И увидел его белоснежное, уже в пятнах крови, брюшко.

— Хватит хныкать, — сказал я ему, весь во власти этой новой, захватывающей игры.

Кролик, сотрясаемый непрерывной дрожью, глядел вокруг полными слез глазами и, быть может, только теперь заметил непроницаемое равнодушие растений.

Я прикончил его несколькими ударами клюва и, набравшись терпения, подождал, пока из него вытечет кровь.

Он лежал скрючившись возле кустика горечавки, который только чуть-чуть возвышался над ним и не давал тени.

— Я голоден, — сказал я себе.

И принялся за еду. Спокойно, без ожесточения. И не подумал, что, делая так, покидаю пределы своего «я» и вливаюсь в окружающий мир.

Все безмолвствовало. Лишь удары моего клюва эхом отдавались в тишине, даже поток, казалось, прервал свой бег.

— Кто счастливее меня? — воскликнул я.

Наконец, когда от моего пиршества осталась кучка мелких костей, я медленно взлетел сквозь ветви оливы и оттуда увидел пять или шесть кроликов, они глядели на меня из широкого отверстия в земле и на своем языке говорили, что наверху, над ними, совсем пусто, а про звуки, доносившиеся со стороны Минео, говорили, что это им просто почудилось.

— Пусто, пусто, пусто, — услышал я.

Я хотел было вернуться ввысь, в неведомый угол неба, чтоб не слышать докучных слов, но не смог: во мне появилась тяжесть. Не знаю, как объяснить это вам. Ум мой был свободен от каких-либо мыслей. Вокруг пахло кровью и травами, сожженными солнцем.

— Ох-хо-хо! — пробурчал я.

И все же то было блаженство в полном смысле слова, прорыв из былого в нечто новое, непохожее. Кролики белыми пятнами мелькали у входа в свою нору и все время жалобно повизгивали, словно были начисто лишены воображения и не понимали, что для меня они стали одной из струн мировой цитры.