— Ах-ха-ха! — рассмеялся я.
Только к концу дня вернулся я в мои владения и забавы ради принялся описывать изощренные круги в воздухе, переносившие меня из этой долины в иную область, где ничто не тревожило, даже полузабытое желание вернуться в достойное смеха и порицания прошлое.
Охота стала для меня удовольствием, и не всегда только голод побуждал к ней: передвижения животных, нарушавшие уныние долины, сами по себе привлекали меня.
Я научился правильно охотиться. Поднявшись в воздух, отправлялся на поиски добычи, казавшейся мне единственным островком настоящего среди однообразной протяженности цветов и растений.
С рассвета я принимался за дело.
— Вперед! — говорил я себе.
Вначале я летал просто так, для разминки, вновь и вновь бросаясь в необъятный, прохладой дышащий простор. Оттуда глядел вниз и постепенно различал четко даже то, что происходило в овраге.
— Еще виток-другой, — говорил я.
И спускался пониже, паря над верхушками деревьев. Оттуда охватывал цепким взглядом горизонт, и если, предположим, замечал ящериц, то с легкостью учащал взмахи моих крыльев. Змеи, метнувшись, исчезали между камнями или в кучах сухой травы и, чувствуя, что действительность их исказилась, спрашивали себя: «Что это за тень, внезапно являющаяся с высоты?»
Ну скажите, пожалуйста, какое мне дело было до их испуга? Для меня это была забава или скорее прельстительная игра, противопоставлявшая меня их живому океану.
— Ввысь! — командовал я себе.
И снова поднимался вверх, как по отлогому склону, держа в когтях двух змей; вырванные из своего земного предела, вознесенные в неведомые края, они спрашивали:
— Кто ты? Бог всемогущий?
Вот потеха!
Охваченные ужасом, они обвивались вокруг моих черных лап. Я же поднимался все выше, не ведая, что и сам я лишь видимость и все отличие мое лишь в том, что я могу переноситься с места на место и видеть природу, как она есть, явленную в тысяче обличий и веществ.
— Кто ты? — все спрашивали змеи.
Я замирал на месте. И, словно вторя мне, все лежащее внизу замирало тоже. Разжимал один коготь, затем другой, и крохотные создания падали. Падали, крутясь винтом, право же, это было страшно забавно, и, скатываясь с верхнего слоя воздуха в нижний как по бесчисленным ступеням, вплоть до последней, они все еще спрашивали:
— Кто ты? Бог всемогущий?
Быть может, своевольные эти поступки нарушали стройный порядок мироздания своей излишней причудливостью. Змеи разбивались на мелкие куски о камни Камути.
— Вперед, поищем что-нибудь другое, — говорил я себе.
И спускался к потоку.
Я садился на молоденький дубок или на куст ежевики. И там ждал, пока всплывут на поверхность рак или рыбешка в поисках новых познаний, какие не встретишь в надоедливом обилии вод.
Я подстерегал их. Взмах крыльев — и я уже над огромными валунами, среди которых несла свои воды Фьюмекальдо; я хватал клювом этих рыб и выбрасывал на берег — по одной, по две, а то и сразу по три. Иные пытались соскользнуть обратно в воду, но не всем это удавалось. Потому что я садился на камень посреди реки и вытаскивал их. Кругом слышались их сетования, они жаловались на меня, но без толку, я вылавливал все новых и новых, подымал их в воздух и швырял в кусты ежевики или на плети плюща.
— Что случилось? — дивились они.
А мне нравилась прохлада вод, порой я даже окунал туда крылья и, не буду спорить, от души веселился, глядя, как глупые, глупейшие рыбы мало-помалу прекращали свои жалобы и замолкали, бедняжки, судорожно хватая воздух ртом.
А еще я искал раков, клювом переворачивая камни, под которыми они прятались. Они угрожающе протягивали ко мне клешни, но я когтил их и бросал в колючий ежевичник.
Потом снова принимался летать среди миндальных деревьев и олив, всегда одинаковых по величине и расположению, и начинал петь; не знаю, ласкало ли слух это пение, но, возвысив голос, я наполнял звуками долину так, что вся она гудела. Заслышав меня, кусты, цветы и травы клонились к земле, а я то и дело разражался смехом, ибо чувствовал себя самой природой, духом и словом божьим.
Так создалась легенда обо мне. И я узнал, что в этом копошащемся мирке был признан богом, мудрым и всеведущим, на самом же деле я не ведал иного, кроме моих забав да неистового желания переноситься из близкого места в далекое.
Но где два, там и третье, вы это знаете. И вот что случилось.
Однажды ночью я спал в расселине скалы, спрятав голову под крыло, и не слышал, не чувствовал ничего, ровно ничего, разве что — собственное тяжелое забытье. И вдруг проснулся: и снизу, и сверху на меня надвигался какой-то смутный непрекращающийся гул.
— Что случилось? — удивился я.
И хотел было заснуть опять, но гул не умолкал.
— Посмотрим, что там, — сказал я себе.
Со стороны Минео, высоко в небе, где рождалась заря, плыло облако, из которого неслась странная, чарующая мелодия. Мне стало неуютно. Тень эта надвигалась, распространялась по всем направлениям, в первую очередь захватывая мою долину.
— Откуда они летят? — недоумевал я.
То были птицы, огромными стаями летевшие к Фьюмекальдо. Уже светало, все становилось видимым. Крылатые твари, ничуть не похожие одна на другую, с пением разлетались по всему обозримому пространству.
