Вольный каменщик - [9]

— Почему ты снял мой пояс, привратник?

— Входи, повелительница: таков закон Алату.

Увидав Алату, Иштар хотела броситься на неё, но царица теней приказала своему служителю Намтару:

— Возьми её, запри в моем дворце и напусти на неё шестьдесят болезней:

болезнь глаз на её глаза,

болезнь ног на её ноги,

болезнь сердца на её сердце…

С той поры, как Иштар сошла в страну, из которой нет возврата, на земле замерла жизнь: бык не покрывал коровы, осел — ослицы, и человек не нисходил до служанки.

Человек спал отдельно.

Отдельно спала рабыня.

* * *

Ждать пришлось долго. Глаза Егора Егоровича присмотрелись к полумраку. Было, конечно, очень любопытно, но нестрашно: мишура явная. Скелет не настоящий. Из надписей страшна:

«Ты сам таков будешь».

Егор Егорович решился посмотреть, что в вазах: в одной оказалась самая обыкновенная поваренная соль, крупная, грязная и влажная, на дне другой вазы — пропылившийся жёлтый порошок. Мимо запертой на ключ двери шаркали ноги: рядом с этой комнатой была уборная. Двое, проходя, громко разговаривали:

— Если рано кончится — в белот сыграем?

— А ты на агапу не останешься?

— А ну её!

Егору Егоровичу хотелось курить, но он не знал, можно ли. Как будто нехорошо! Подняв глаза — увидал форточку. В гимназические годы куривали в уборной в форточку. Когда ключ в двери повернулся, Егор Егорович вздрогнул. Вошёл тот же человек, который запер его в комнатке:

— Написали?

— Написал, да не знаю, правильно ли.

— Это все равно. Я это возьму, а вы пока снимите пиджак и башмаки. И воротничок отстегните. Вот тут одна туфля. Я вернусь и вам объясню. Носки тоже снимите.

* * *

К отцу Иштар явился вестник богов, с лицом потемневшим, в одеждах разодранных и грязных:

— Царь, с той поры, как Иштар сошла в край без возврата, жизнь на земле остановилась: бык не покрывает коровы, осел — ослицы, и мужчина не входит к рабыне: он спит отдельно, и отдельно спит женщина.

И тогда царь создал женственного Атсушунамира и приказал ему спуститься в край без возврата:

— Перед тобой распахнутся семь дверей, и ты предстанешь пред лицом Алату.

Увидав женоподобного вестника, Алату укусила свой палец:

— Иди прочь, Атсушунамир, или я тебя зачарую. Ты будешь пить сточную воду городов, ты будешь питаться их пылью и мусором, и твоим жилищем будет тень, бросаемая их стенами.

Но именем богов Атсушунамир потребовал открыть источник живой воды, и Алату приказала служителю Намтару вывести Иштар из дворца, опрыснув её живой водой.

И при выходе её привратник:

у первой двери возвратил ей пояс стыдливости,

у второй двери — кольца и браслеты,

у третьей — опояс, украшенный родильными камнями,

у четвёртой — украшения груди,

у пятой — шейное ожерелье,

у шестой — её подвески,

и у седьмой двери он возложил венец на голову богини Иштар.

* * *

Его вели под руку с повязкой на глазах, и никогда ещё он не казался себе таким неуклюжим и смешным. Может быть, напрасно он, почтённый и пожилой человек, согласился быть участником забавы. Он не знал, нужно ли улыбаться для сохранения достоинства, или это неуместно; и в то же время его нервы были напряжены.

Когда они остановились, его водитель грубо застучал кулаком в дверь, и Егору Егоровичу опять захотелось снять глупую повязку, извиниться и уйти.

Что-то щёлкнуло, донёсся голос неестественного тона, спутник Егора Егоровича назвал его, затем Егора Егоровича подхватили, пригнули ему голову, так что верёвка неприятно защекотала шею, потом подтолкнули в спину, и, шлепая туфлей на босой ноге, он смиренно отдался на чужую волю.

Дальше было почти страшно, так как он боялся оступиться и упасть. Пол подымался и опускался, ноги запинались о неровности. Он плохо разбирал слова, которые говорились для него напыщенным тоном. Зачем-то ему едва не опалили лицо, затем велели пить горечь, оказавшуюся красным вином ordinaire[50], кисловатым и терпким, потом было слышно, как точат ножи, и на минуту Егору Егоровичу пришло в голову, не попал ли он действительно в скверную переделку и не окончится ли все это для него печально. Когда наконец с его глаз сняли чёрную повязку, он стоял совсем ошалелый и потный и, часто моргая, растерянно переводил глаза от кинжала у сердца к возвышенью комнаты, которое казалось ему ослепительно светлым.

Это состояние ошалелости и порядочной усталости продолжалось и дальше, когда все стало довольно обыкновенным и незнакомый француз с лентой через плечо говорил с полчаса в общем очень хорошие слова, пуская, где нужно, дрожь в голосе. Из речи француза Егор Егорович узнал, что он стал учеником и неотёсанным камнем и что отёсывать себя он должен сам, хотя помогут и другие.

* * *

Ежедневная работа Егора Егоровича требует большого внимания, но не тяжела. На восьмом году службы он — начальство. В своё время, ещё в Казани, готовясь к почтённой почтово-телеграфной карьере, он старательно изучал иностранные языки, сначала по Туссену и Лангеншайту, а потом и с учителем. Французский изучил отменно, немецкий недурно, английский достаточно, чтобы разбираться. Это помогло ему в Париже хорошо устроиться в торговой конторе.

Сослуживец и подчинённый Егора Егоровича, молодой француз, сегодня пожал ему руку по-особенному. Егор Егорович ответно улыбнулся, но огляделся: пожалуй, тут условные знаки и ни к чему. Просматривая ведомости и подписывая бумаги, он мысленно переживал вчерашнее. Все-таки впечатление сильное.