Вольный каменщик - [10]

Жизнь наша маленькая, изо дня в день та же и та же. Очень все заучено, полезно и необходимо. Выйти за пределы этой законной заученности — всегда приятно. Вместо слов казённых — вдруг такие новые, что почти стихи! И вместо monsieur[51] ласковое mon frere[52]. И вместо привычных и нужных движений — совсем особенные, театральные, неожиданные, бесполезные и, пожалуй, красивые.

Убедившись, что дверь кабинета затворена, Егор Егорович встал, поднял соответственно руку и попробовал сделать шаги, как его учили; но среди деловой обстановки это показалось ему слишком смешным, а кроме того, мог кто-нибудь быстро войти и увидеть, что начальник словно бы танцует. Сам себя застыдившись, Егор Егорович сел за стол, нахмурился и занялся делами.

От полудня до двух часов, когда контора пустела, Егор Егорович иногда уходил в ресторанчик, а то закусывал в конторе принесённым из дому: и дешевле и вкуснее. Приятные часы, никого нет, можно подумать и почитать. Сегодня он внимательно прочитал синюю брошюрку, которую ему дали.

Перед его столом висела на стене географическая карта с отметинами, и он ясно себе представлял, как по этой карте разбегаются пачками газеты и связки книг из конторы. Вот точно так же может по ней растекаться и проповедь хороших чувств — по разным странам и разным городам. Или, как вчера говорил француз:

«Где бы ты ни был, в любой чужой стране, в любом городе ты найдешь человека, который поймёт тебя по знаку и слову и поможет тебе в затруднении»..

Если правда — то это замечательно! Предположим, занесло меня куда-нибудь в Австралию (а что может занести — Егор Егорович после Сингапура не сомневался), и вот все там чужое, и никого решительно я там не знаю, и ещё случилось какое-нибудь затруднение или несчастье. И вдруг… «Как? Значит, вы…» — и тотчас же полная перемена в обращении и в судьбе, быстрая братская помощь, улыбки и рукопожатия. Замечательно! Менее понятно остальное, хотя, слов нет, привлекательно именно своей таинственностью. Почему, например, треугольник? Потому что он соединяет три в едином. Ну, так что же из этого, и какие три в каком едином? И однако три — число священное с незапамятных времён. «Без троицы дом не строится» или там что-нибудь подобное.

Синяя книжечка перелистана, и нельзя сказать, чтобы она была достаточно толковой. Живое слово дало бы больше.

Вчера за ужином Егор Егорович сидел рядом со старым французом, молчаливым и как будто безжизненным. Все были весёлы, он оставался задумчивым. Егор Егорович, обычно вина не пивший (полстаканчика с водой), тут после двух стаканов осмелел и почувствовал потребность в душевной беседе. И он спросил молчаливого соседа:

— Вы, вероятно, давно состоите в обществе? Сосед медленно разрезал кусок худосочной телятины и ответил:

— Двадцать три года, дорогой брат.

— Ой! Так что вам, конечно, известны многие тайны?

С полной серьёзностью сосед сказал:

— Тайна есть только одна, и узнать её невозможно.

Егору Егоровичу очень хотелось спросить, что это за тайна, но он удержался. Прожевав кусок телятины, сосед прежним тоном добавил:

— Эта тайна: откуда мы пришли, кто мы и куда мы идём? И в этой тайне все.

Интерес Егора Егоровича не, до чтобы потух, но ослабел. Он знал отлично, что он — служащий фирмы Кашет, пришёл из дому, с улицы Конвансьон, вернется туда же. А когда он вернется, жена, если она ещё не спит, спросит:

«Ну, кормили тебя, конечно, дрянью?»

Вряд ли она проявит большой интерес к тайнам Егора Егоровича.

После пюре из каштанов, от которого остается во рту сладковатый сор, подали жиденький тёплый кофей; и тогда председатель провозгласил сразу несколько тостов, а оратор ложи повторил приблизительно то же, только покороче, что уже говорил, когда оглушённого и ослеплённого Егора Егоровича усадили на особый стул. Опять не без труда усвоил себе Егор Егорович, что в дальнейшем ему постоянно придётся заниматься обтёсыванием камня, причём особенно старательно скалывать суеверия и предрассудки. Затем предложили самому Егору Егоровичу ответить на эту речь. Сильно смущаясь, но не столько затрудняясь в языке, сколько в приведении мыслей в должную связь, Егор Егорович поблагодарил своих новых братьев за то, что они приняли его в свою среду, и обещал обтёсывать себя по мере сил и знания, чтобы быть достойным. Так как все присутствовавшие именно этого от него и ожидали, то Егор Егорович имел успех: ему аплодировали и жали руку.

У трамвайной остановки Егор Егорович опять оказался вместе с тем же стариком, подошедшим позже. И тут Егору Егоровичу пришла в голову мысль, имевшая а его жизни чрезвычайные последствия. Он предложил французу зайти в кафе и взять аперитив. Тот сразу согласился — и целый час они провели за уединённым столиком. Молчаливый в большом обществе француз оказался отличным и живым собеседником вдвоём.

Когда наконец Егор Егорович вернулся домой и, чтобы не будить жены, тихонько разделся, лёг и выключил свет, он долго не мог заснуть от наплыва разнообразнейших и странных мыслей, пробуждённых событиями вечера, и особенно последней случайной беседой в кафе. Мысли его не укладывались в привычные и простые умозаключения, и в особенности одна, раньше никогда не приходившая в голову, теперь беспокоила и волновала до крайности: мысль о том, что в жизни его завершился этап и предстоит нечто совсем новое. Прежний Егор Егорович умер естественной смертью и истлел в земле; новый Егор Егорович лежит в пелёнках, щурится от света и, не умея ни читать, ни писать, по складам произносит некое слово, не имеющее никакого смысла, но очень важное и очень таинственное.