Волк - [8]

– Как не понять, – глухо сказал Мирон. – Я и то понимаю, что правды на свете нету и никогда не будет. Не про нас она, видать. Потому злыдень правды сильнее. Верно понимаю?

Следователь помолчал.

– Нет, Мирон Аверьяныч, не верно, – мягко сказал он. – Правда всегда выходит. Рано или поздно твоя правда тоже выйдет наружу.

– Мне поздно ни к чему, мне нынче надо.

Закрыв папку с бумагами и завязав тесемки, следователь вздохнул:

– Вот так: самовозгорание от трубы. Тыща подозрений одного маленького фактика не стоит, Мирон Аверьяныч. Прощевай.

Изба погибшего старика Шаталова была просторная, подворье обихожено. Жить в такой избе да жить. Одно плохо – безлюдье на кордоне, одичать можно. Дарья после пожара родила в соседской бане, теперь их было четверо погорельщиков. Первенец Степка рос шустрым, покоя от него не было.

– Что ж я одна с вами, с мужиками, делать буду? – радовалась Дарья.

– Ничо-о, – поглаживал Мирон отпущенную в лесу окладистую бороду. – Сынов одолела, а уж дочку шутя сдюжишь.

Она и родила потом дочь. Лизаветой назвали. И стало их пятеро полесовщиков. Жили, горя не знали. Скотинкой обзавелись. Сперва у них коза была – без молочка-то ребятам туго. Потом и на буренку кровушкой собрались. Мирону за лесование деньгами платили, а уж добытчик он такой, что дня голодом да без дичины не сидели. И птица всякая боровая да плавающая есть, и чего покрупнее случается. Ну, ягода там, грибы, орехи кедровые – это само собой. Тут Дарья с ребятишками промышляла. До того она в тайге обвыклась, что на десяток, бывало, верст от кордона ускачет.

Мирон иной раз осерчает:

– Куда тебя носило без ружья?

– А на кой мне ружье? Бока только обколотит... Ох, Мироша, такая там клюква, ты бы только поглядел – ядреная, будто рассыпали да руками разровняли.

– Да видел я ее. У Сафронова распадка, чай, была?

– Ну.

– Я и говорю: не велика тягота – ружье. И по самому распадку не больно гуляй. Там Федька, кажись, солончак собирается ладить, самострелы, небось, понаставил. – Мирон подумал и хмуро добавил: – Ничо, я его, браконьера, прижучу.

– Не связывайся с ним, Мироша.

– На службе я, – строго глянул на жену лесник. – Он трухлявый пень увидит и с того норовит лыко содрать, а я что, любуйся на него?

– Отлип от нас, и за то спасибо.

– Отлип, как же! То-то я следок его в бору встречаю.

– Может, и не его, мало ли ходят.

– Я, Дашута, следок его паскудный впотьмушках спознаю. Потому, зверь он особенный, с него глаз не спускай.

Мирон и правда наткнулся на самострел. Счастье, что вовремя заметил настороженную бечевку, не то прошила бы насквозь тяжелая, чуть не с руку толщиной пика. Он на эту бечевку сук издаля накинул – рявкнула тугая тетива, меж дерев пика улетела и в сосну наклоненную встряла... Встретил Карякина, пригрозил: увижу, мол, еще разок, суда не миновать. «А чем докажешь, что моя насторожа?» – Федор перед ним заносится. «А я тебя, паскудника, подловлю с поличностью».

Один раз влопался-таки Федька на душатине – лосенок в его петлю попал и задохся. Стал Мирон караулить петлю: кто раньше явится – косолапый хозяин на душок или браконьер? Первым пришел Карякин. Словил его Мирон за шкирку, отобрал ружье и на месте акт накатал.

– Подпишись.

Поднялся Федор с пня, подходит с ленцой да вразвалочку.

– Подписаться, так подписаться. Тебе как лучше – крестом, али загогулиной?

– С крестом обожди малость, – усмехнулся Мирон.

Упустил лесник короткий миг, когда Федор ружье за ствол ухватил и намахнулся им на манер дубинки. Отпрянул Мирон, да поздно: приклад по черепку пришелся. Потемнело в глазах, охнул мужик и закачался, как от буревала. А Федька с ружьишком своим и был таков.

Хорошо еще, приклад скользком прошелся, не то раскроил бы котелок.

Целый час шел Мирон по следу. И не догнал бы, оглушенный, не пустись браконьеру впереймы – по болотной зыбели путь срезал. Знал он малохоженую стежку средь гибельных прососов. Вышел на тропу и встал за еловой выворотиной. Голова разламывается, перед глазами туман, сил нет – повалиться хочется в мягкий мох.

Скоро шаги заслышал: Федька сопит, запарился бедный. Мирону только и надо было, что руку из-за выворотины протянуть да покрепче взять злыдня за шиворот.

– А-а! – дико реванул Федька, размахивая руками.

– Ты, гражданин Карякин, в бумаге моей забыл подписаться, – спокойно сказал Мирон.

– А? Ага, щас... я щас.

– Разборчиво, гляди! – наставлял лесник. – Да не крестом. Крест я тебе сам сотворю.

– Ага, разборчиво...

Упрятав в сумку подписанный акт (штрафанут хапуна, хорошо штрафанут), Мирон подобрал жердину, отломил от нее двухметровый кусок. Попробовал на колене крепость. Хорошо.

– Ты чо, ты чо?! – обомлел Федька. – Неуж бить будешь, Мироха? Дак ты знай: права такого нету у лесников!

– Не-е, – махнул рукой Мирон, – бить не буду. Руки замараю, посля мыла не напасусь. Подставляй рукава, паскудник. Ну!

Тут только смекнул Карякин, какой крест поминал лесник. Знал он, знал эту древнюю таежную кару. Сам накаркал.

– Мироша, – заныл, – не срами меня. Ты уж посрамил, будет.

– Рукава давай, глот! – заревел тут Мирон, и глаза его сделались страшными. – Не то на суку тебе болтаться, как последней падали!