Волчья ягода - [4]

— Спасибо, — сказал Паша, а Василиса вытерла руки о фартук:

— Ты на обеды-ужины выходи, не стесняйся, у нас тут все по расписанию.

До бутербродов Паша добрался, когда чай уже остыл. Затолкал в себя, толком не жуя, и продолжил развешивать школьные рубашки. Провозился до полуночи, в доме погас свет, и только бормотание телевизора доносилось с первого этажа. По коридору кто-то прошел босиком, скрипнула дверь в комнату Глеба, хихикнул женский голос — Василисин.

Паша даже не удивился. У них тут свои распорядки.

2

То, что Паша теперь будет посещать элитную гимназию, он узнал утром понедельника, когда Василиса принесла ему выглаженную форму — темно-зеленые брюки и пиджак.

— Рубашку любую белую можно, обувь только черная, — сообщила она. — Через полчаса выходите к воротам, Аркадий вас отвезет. Это на обратный путь, если он не успеет.

Паша, заторможено посмотрев на крупную купюру, сунутую ему в руку, спрятал ее в карман. Дела шли совсем погано — ладно обычная школа, но гимназия… Одно дело терпеть насмешки равных себе, другое — золотых деток. И это — до конца года, ведь таким же, как они, он не станет никогда — таким нужно только родиться.

— Ты не переживай, — проговорил Аркадий, усаживаясь за руль. — Там учатся дети приличных, уважаемых родителей. Сначала отведу тебя к директору, потом получишь комплект новых учебников, Глеб тебе покажет, что там и как. Да, Глеб?

— Да, — ответил тот, уставившись в телефон.

Паша, отвернувшись к окну, подумал: будь что будет. Все равно это неизбежно. Маме ведь абсолютно плевать сейчас, что он будет чувствовать. У этих взрослых все так просто. Ну подумаешь, подрались — помиритесь. Все в детстве дрались, и ничего. Кто-то засмеялся, сказав при всех, что у тебя кроссы с рынка, — да и флаг ему в руки. Забудется. Бросила девочка? Другую найдешь! Отчасти все это верно, но именно детские обиды и унижения запоминаются надолго, если не навсегда.

Паша не комплексовал по поводу своей внешности, бабушка даже говорила, что он хорошенький. Только вот девочки его возраста не любили просто «хорошеньких», они любили таких, как Глеб — уверенных в себе, ершистых, характерных. Опережающих в развитии своих сверстников. И пока такие, как Паша, только мечтали о первом поцелуе, на таких, как Глеб, бабы вешались сами, причем и постарше, взять ту же Василису, которая сегодня явилась с засосом на шее.

У ворот гимназии Аркадий их высадил, улыбнулся на прощанье ободряюще и уехал. Глеб, подтянув лямку рюкзака, сдвинул брови.

— Пропуск не забыл? — спросил, пересекая двор. — Без него не пустят.

— Вроде нет, — Паша похлопал по карманам, достал ламинированную карточку. — Мы же в одном классе?

— Да. К сожалению, — ответил Глеб. — Только за помощью — не ко мне. Твоя мама удачно раздвинула ноги перед нужным человеком. Но это не значит, что я обязан относиться к вам хорошо.

— Я об этом и не прошу, — растерялся Паша от выплеснувшейся неожиданно неприязни. — И она не раздвигала… Так получилось.

Глеб издал странный звук, похожий на короткий смешок:

— Ага, сказки Венского леса. Все, забыли.

У входа Глеб притормозил на секунду, втягивая носом пропитанный сыростью воздух и сдерживая желание послать всех к черту и свалить подальше от этого места. Сегодня не лучший день для контактов с людьми — полнолуние через несколько дней, а время перед ним — как полноценный оборотнический пмс. Не проходящее раздражение, эмоциональные качели, ломота в суставах, головные боли, в общем, полный набор. А тут еще эта… немочь. Глеб заранее знал, что новообретенного брата будут подъебывать, и скорее всего далеко не по-доброму. Лолита, староста класса, дочка депутата, Виталик, сын модельера, Эдик, сын полковника — эти точно. Остальные, как обычно, будут подтявкивать, что обязательно коснется и его самого.

Как и ожидалось, Пашу привел сам директор, представив его классу и добавив:

— Павел — сводный брат Глеба Евсеева. Прошу, Павел, присаживайтесь.

Сидящая в первом ряду Лолита, мелированная барышня с нарощенными ресничками, демонстративно сдвинула рюкзак на пустое место рядом. Паша, пройдя в конец класса, сел за последнюю парту, позади Глеба, который тоже сидел один, а Эдик, извернувшись ужом, шепнул Глебу ожидаемое:

— У тебя теперь братишка? Поздравляю!

— Заткнись, — проговорил Глеб сквозь зубы. — Сводные — считай, чужие.

— Продолжаем занятие! — строго сказала математичка, и в классе воцарилась тишина, переглядки в сторону новенького и смешки были не в счет.

На перемене к Глебу подошла Лолита. Села на край парты, лопнула жвачкой:

— Так у тебя братишка или сестренка?

— Мне поебать, — ответил тот. — Без меня.

— Что без тебя? — фыркнула Лолита, но Глеб уже уткнулся в телефон, и она отстала.

До конца дня про Пашу он не вспоминал, как и кого-то другого: слишком много сил уходило на внутренний диалог и на попытку договориться с внутренним зверем, который не хотел сидеть в закрытом пространстве и звал на волю, в лес.

Новый класс, как обычно, делился на группы: элита среди элит, ребята попроще, менее титулованные отпрыски, одиночки, типа Глеба, которые сами себе на уме и которым было неинтересно обсуждать тусовки и айфоны, ну и отщепенцы. Типа Олежки, прыщавого толстого подростка, сына какого-то профессора, как Паша потом узнал.