Волчья лощина - [32]

Оставив ведро за дверью, я вернулась в дом. Мама была в комнате бабушки и дедушки — меняла постельное бельё. Бабушка сидела в кресле-качалке и штопала носок.

— Пойду собирать рогоз, — предупредила я. Тоска навалилась на меня от этой лжи.

Я только и надеялась, что к вечеру Бетти отыщется и Тоби спокойно вернётся в коптильню. А если не отыщется… Тогда я всё расскажу маме. Одной мне с этой тайной не сладить. Да и Тоби не приблудный кот, его на сеновале не спрячешь.

— Только сумку не забудь, — сказала мама, запихивая снятое бельё в старую наволочку.

— Не забуду.

Ещё несколько секунд я смотрела на них обеих, занятых привычной работой. Такие разные, мама и бабушка вдруг показались совсем одинаковыми. Наверно, потому, что были среди самодельных вещей — заношенных, затёртых до уютной, чудесной мягкости.

Снова стало больно. Теперь — за Тоби. Сколько лет он лишён домашнего тепла, заботы близких — если вообще когда-нибудь знал это тепло, эту заботу.

* * *

В школу идти не надо, братья под ногами не путаются — значит, весь день мой? Будь даже так, я всё равно провела бы его в амбаре — читала бы под голубиное воркование. Но день принадлежал не мне, а Тоби.

— Это я, Аннабель, — шёпотом позвала я, приблизившись к лестнице.

Тоби не ответил. Я полезла вверх. Ведро было тяжеленное, ручка резала пальцы. Наконец-то сеновал. Последним усилием я подняла ведро, поставила на сено и выкарабкалась сама.

— Тоби?

Он словно вырос из-за горы тюков. Он был уже без плаща и казался худющим, как медведь по весне. Шляпа больше не бросала тень на его лицо, и я увидела, что глаза у Тоби синие.

— Здорово вы спрятались, — похвалила я. — Есть хотите?

Тоби качнул головой:

— Не особо. Вяленым мясом перекусил.

— Тут у меня для вас булочки, джем, морковка и колодезная вода. И кофе. Только его лучше сразу выпейте, не то вконец остынет. После ужина ещё принесу.

Пока я говорила, Тоби ни шагу ко мне не сделал. Я стояла на самом краешке, возле перил. В смысле возле поручня, который удерживался на паре-тройке опор. А балясин не было. Для человека с боязнью высоты такая конструкция — почти что ничего.

— Я и воды потом принесу, Тоби. Но, может, вы заметили — там, внизу, стоит цистерна с насосом. Это чтоб вам помыться. Только дождитесь темноты. Или, если не хотите ждать, можно и сейчас. Прямо за выпасом есть ложбина, а в ней — родник. Вода очень чистая. Холодная только.

Наверно, думала я, Тоби привык к холодной воде. Где же ему мыться и стирать одежду, кроме как в ручье возле коптильни? Правда, плащ от многолетней грязи заскорузлый, будто не из ткани сделан, а из коры. Хорошо, что Тоби его снял. Без плаща он выглядит почти прилично, вот только волосы и борода очень уж длинные, неряшливые.

— Но если не хотите спускаться…

Я подвинула ведро к тюку, который Тоби мог использовать как пуф. Он приблизился боком, словно бездомный пёс, не знающий, зачем его подзывают.

— Ой! А ножик-то я и не взяла! Джем намазать нечем.

Тоби достал из кармана складной нож. Сел на тюк, разрезал булочку вдоль. Снял с банки ленточку, надавил рукоятью ножа на крышку, размазал джем по срезу булочки и протянул мне.

— Тоби, это для вас. Я и дома поем.

Он всё держал передо мной угощение. Пришлось взять. Тоби намазал джемом и вторую половинку, поместил её себе на колено, пальцами вытер лезвие и спрятал нож. Затем открыл банку с кофе.

— Холодный уже, наверно, — вздохнула я.

Жевал Тоби медленно-медленно, кофе прихлёбывал с расстановкой. Я откусила от булочки и только тогда поняла, до чего голодна. Кажется, не сегодня утром, а лет десять назад я проснулась, обнаружила в кухне Олеску и узнала, что вся полиция штата уже поднята на ноги. Мы ели в молчании. Наконец Тоби допил кофе.

— Хотите, я вам книжку принесу?

Спросила — и сама испугалась. Вдруг Тоби скажет: «Я неграмотный»? Но Тоби оживился, это по глазам было видно.

— У нас разные книжки есть, — зачастила я. — Мальчики обожают Роберта Льюиса Стивенсона. Мне он тоже нравится. Так принести? Сгодится Стивенсон? Только вечером читать не выйдет — темно будет.

— Сгодится, — без лишних раздумий ответил Тоби.

Я села на сено по-турецки, стала вертеть в пальцах соломинку. Вот имею я теперь право расспрашивать Тоби? Или не имею?

— Тоби, можно задать вам вопрос?

Он сцепил пальцы:

— Уже задала.

Снова губы у него покривились: улыбка, словно упрямый росток, силилась пробить застарелую корку на иссушённой почве. Чуть было я не сказала: «А ещё один вопрос?» — да вовремя спохватилась. Незачем ходить вокруг да около.

— Тоби, как ваша фамилия?

Он не ответил. Отвёл глаза.

— Ой, нет, не то.

Хотелось знать, откуда он родом, есть ли у него братья и сёстры, держал ли он в детстве собаку и если да, то как её звали, в каком возрасте он попал на фронт, при каких обстоятельствах его ранило, сколько ему сейчас лет (мама говорила, сорок четыре — сорок пять, не меньше) и что он имел в виду, когда сказал: «Я дурное совершил».

— Какое у вас любимое кушанье? — выпалила я.

Совсем по-детски получилось. Однако Тоби на этот раз взгляда не отвёл. Подумал несколько секунд и ответил:

— Пирог с орехом пекан.

— Серьёзно? Такой пирог моя мама отлично печёт!