Волчок - [95]

Возможно, Варвара стремилась расстаться со мной с первой нашей встречи, только не находила сил и удобного момента. Мысль о предательстве была бы непереносима, если бы я хоть на секунду отвел взгляд от картины. Удивительно, что безмолвие цветов никак не связывалось с обидой. Эта тишина не мутнела от моих мыслей о Варваре, напротив, странным образом оправдывала ее. Конечно, я не утратил понимание случившегося. Но при этом думал о художнице, не имеющей ни единого шанса выжить в реальном мире и борющейся за жизнь, потому что жизнь – это тихие кислицы на меди заката, балетные туфельки на пороге избушки, кот Герберт с глазами египетского фараона и Сад со Свиным прудом, белоспинными дятлами, камнями, ржавеющим лишайником, сизыми гортензиями и звуком падающих яблок. Охранять такую жизнь стоило не только с точки зрения Ярутичей, как бы они со мной ни обошлись, но и с моей собственной точки зрения.

3

По Москве прошел май – с белым солнцем, ярким ветром и миллиардами маленьких зеленых флагов нежной листвы. На скамейках Чистопрудного бульвара отчаянно целовались парочки, по глади вод скользил лебедь, недвижно белый, словно выточенный из мрамора ушедшей зимы.

Внезапно из Италии прилетел Крэм, я направлялся на встречу с ним. В квартире на Маросейке теснилась духота, казавшаяся устарелой и недужной. Вадим Маркович, красный от загара и жары, сидел в кабинете безо всякого видимого удовольствия, смотрел на визитеров по долгу службы и разговаривал нехотя. Поначалу трудно было понять, зачем он вообще меня пригласил. То и дело в кабинет входили разные люди – Энвер Максимович с медвяной улыбкой, забравший сломанную настольную лампу, озабоченная Вита Вальдовская с ворохом рассыпающихся бумаг, Алиса Кан в брюках из змеиной кожи с репликой «А, у вас посетители». Наконец профессор вынул из портфеля голубую картонную папку и достал из нее стопку страниц.

– Михаил, вы отлично знаете, что глубоко мне симпатичны, – голос Крэма выражал крайнюю степень неприязни. – Я полностью доверяю вашему вкусу. Тем не менее в моей книге автор я и никакой отсебятины, никакой вкусовщины терпеть не намерен.

Молча я ждал продолжения. Крэм побарабанил пальцами по столу.

– Все архетипы извращены. Я не узнаю ничего из того, о чем мы говорили. Ни Золушку, ни Мальчика-с-пальчика, ни одной своей мысли.

– Позвольте, ведь я каждый раз отправлял готовые описания вам, и вы то и дело говорили, что довольны, мол, получается главная книга вашей жизни…

– Золушка не может сидеть за печкой или на печке. Это вам не Емеля.

– Так было в расшифровке Артемия.

– Артемий все напутал. Он вечно все путает, а ваша обязанность не в том, чтобы украшать его путаницу, а в том, чтобы прояснять правду.

Профессор сидел насупившись, втянув голову в плечи, его поза и выражение лица никак не согласовывались с весенним солнцем, наполнявшим кабинет. Он угрюмо продолжал:

– У вас получается сплошь семейная история. Мальчик-с-пальчик – комплекс нежеланного сына, Золушка – циклоид. Плюс борьба за отцовское внимание. Колобок – эскапист, который хочет, чтобы за ним гонялась вся семья. Зачем нам это?

– В каком смысле? – спросил я ошарашенно.

– Нам надо привлекать крупный бизнес, а не одиноких невротиков. И книга должна быть для бизнеса.

– Это как? Колобок уходит от налогового инспектора?

– Как угодно. Пусть это будет история об эффективном укрупнении. О включении в состав холдинга «Лиса-инвест».

У меня мелькнула догадка: профессор шутит! Но злой румянец залысин горел тревожно и напряженно. Все же я попробовал отшутиться, дескать, тогда нужно заострить внимание на архетипе Курочки Рябы и ее золотых яиц.

– Да, только это не отменяет необходимости трактовать и прочие образы в категориях бизнеса. Мы не про частные лица, не про одинокую истеричку у себя на завалинке. Мы про инвестфонды, про мобильных операторов, про газовиков, про портфельных банкиров. Все сказки – для них!

– Как же ваши любимые кентавры и карабасы?

– Переформулировать! Перевести в бизнес-класс! Золушка – про золото. Буратино – про ключик.

– А Бастинда?

– Откуда я знаю! Про то, как удержать власть.

Нет, профессор не шутил. Все сказки он хотел видеть как руководство для топ-менеджеров и владельцев бизнеса. Я вспомнил, сколько недель провел над приведением в порядок прежних идей, а потом почему-то – про Варварины узоры, которые велено закрасить.

– Вадим Маркович, это, извиняюсь, полный бред.

От гнева или от страха по телу потянулись струи холода. Разговаривать подобным образом с работодателем, когда сотни тысяч людей остаются без работы, – роскошь. А полгода вычесть из своей жизни – не роскошь? Полгода жизни обменять на зарплату, чтобы поддерживать жизнь, причем ровно те же полгода, не про запас даже. Конечно, так внятно я не думаю, не успеваю, но если бы гнев можно было расщепить на доводы, они были бы таковы.

Крэм не понимает, что происходит. Давайте спросим других людей, говорит он, вынимает себя из кресла и идет собирать по комнатам единомышленников. Я остаюсь в кабинете. Нужно сказать, что я ухожу, иначе получится, что я не ушел, а сбежал.

Человек собирается учить других, как вести дела, он верит, что понимает это лучше многих, едва ли не всех. Этот человек! Который отменяет все свои решения на полпути и не способен ни одно дело довести до конца. Который держит целый штат работников, работу которых сам же выбрасывает в мусорную корзину, потому что не знает, чего хочет. Отсюда три-четыре жены одновременно, отсюда страх остаться одному в комнате хотя бы на час, отсюда жадность к деньгам: к запасу запасов. Деньги – родители для сироты, друг для того, кто не верит в дружбу, холодный огонь, на который слетятся все, кто нужен. А нужны ему эти все, чтобы чувствовать, как легко он обойдется без каждого, меняя всех на всех.