Волчок - [94]

– Оля, скажите… Она уехала одна?

Теперь замолчала собеседница.

– Почему вам не сказать все как есть? – настаивал мой голос. – Мы же друзья, я не обижусь на вас. Но мне необходимо знать. Мне нужно жить дальше и…

Казалось, из своего полузабытья я слышу все запахи Сада, бугристое, кольчужное журчание ручья, редкий посвист птиц.

– Не в моих правилах вмешиваться в чужие отношения, – произнесла наконец Варварина мать; помолчав, она прибавила: – Сергей увез ее одну.

Долгая пауза и выверенность формулировки наводили на мысль, что здесь не все так просто. В аэропорт Сергей вез Варю одну, а дальше? Как они могли отпустить ее на Майорку без провожатых? Впрочем, у Ольги в Испании полно подруг: вдруг одна из них живет на Майорке?

Опять-таки, сроду не бывало такого, чтобы родители дали Варваре деньги на поездку. Всегда платил за нее я. Но на сей раз она получила гонорар от Крэма. Как во всем этом разобраться и надо ли разбираться? Пять месяцев женщина дает понять, что не желает иметь с тобой дело, возвращается домой и не звонит, снова уезжает, а ты так волнуешься из-за пустяков, все еще думаешь: может, она преподносит тебе урок, шлет безмолвные послания, надеется на твои перемены. Ты спрашиваешь, можно ли жить дальше? Живи, давно пора.

2

Вадим Маркович недоволен. Это понятно по темпу и ритму речи – он чеканит слова, оставляя между ними широкие зазоры, точно диктует секретарше. Но потом срывается, частит, недоговаривает слоги, поднимая каждое новое предложение на полтона выше предыдущего.

– Мне следовало внимательнее относиться к вашим заверениям, Михаил. Варвара – одна из многих наших ошибок. Конечно, я и сам виноват: не следует быть столь легковерным…

– Что-то в толк не возьму, Вадим Маркович. Вы полгода сотрудничали, то и дело говорили, как вам нравится то и это. Если говорили не от души, почему не купили Варваре билет на самолет и не отправили восвояси?

Крэм ворчливо отвечал, мол, если что и нравилось, то ему одному. Никто кроме него не одобрял Варварин вкус. Все в голос твердили, что это грубо, примитивно, выглядит дешево, все удивлялись, зачем он нянчится с этой неуравновешенной особой. Лида уверяет, что рисунки по трафарету – полное неуважение к заказчику.

Не знаю, почему именно упоминание Лиды сработало как детонатор. Мне стыдно, что не сдержался, но я сказал правду, чистую правду:

– Знаете ли, Вадим Маркович, у некоторых людей вкус отменный, у некоторых посредственный, у кого-то даже плохой. Но у вашей Лиды нет вкуса – никакого. Она прекрасно живет и без вкуса, одевается в спортивном магазине, где работает: толстовочки, кроссовочки, трико. Только не стоит ждать от Лиды верных суждений о красоте, об искусстве или, скажем, о Боге. Красота, искусство, Бог – не ее специализация.

Вместе с яростью из меня вышло все дыхание, больше я не мог произнести ни слова. Поэтому последние слова произнес профессор:

– К сожалению, теперь стены придется закрашивать в третий раз. А деньги, между прочим, не рождаются в тумбочке.

Всякий раз, когда случается спор по работе, Крэм вспоминает о бесплодии тумбочки и о том, что вместо тумбочки приходится раскошеливаться ему. И хотя тумбочка в этом смысле всегда верна себе, профессор продолжает ждать чуда и разочаровываться.

Вдруг до меня дошел смысл сказанного. Кто-то войдет в комнату, которую Варвара – чертова кукла и изменщица! – расписывала днями и ночами, высунув от старания язык, пища безумные песни и плача от усталости. Кто-то окунет малярный валик в краску, прокатает в лотке и примется закрашивать все эти первобытные узоры: волны, деревца, фигурки песенных людей, в которых тайный покой, в которых снадобья, оживляющие душу и выправляющие мысли. И вот все это будет уничтожено по капризу одной из жен профессора Крэма или даже по капризу всех его жен?

Против воли ноги занесли меня в комнату, где на стене висели мои любимые «Черные кислицы». Вдруг вспомнилось, что картину она подарила на Рождество накануне отъезда в Италию и сказала тогда странную вещь. Все вещи, сказанные Варварой, странные, но эта запомнилась наособицу, а может, выскочила и засветилась только сейчас.

Мы стояли у стены и любовались только что повешенной картиной. Заходящее солнце, отразившись в окнах дома напротив, тихо грело красную медь. Хрупкие стебли и листья кислиц молчали, совершая бесконечно медленный поклон или согласно кивая кому-то. Варвара произнесла:

– Неплохо, неплохо. Будешь приводить сюда девчонок, им должно понравиться, если в них будет толика смысла.

«Каких еще девчонок?» – подумал я, но не стал ничего говорить. Тогда мне показалось, что в Варваре опять просыпаются демоны ревности и рыщут в поисках поживы. Возражения и расспросы могли привести к спору, к ссоре, так что я счел за лучшее молча разглядывать трилистники кислицы.

В какой момент она решила уйти? В день нашего расставания в Перудже? Или еще тогда, перед нашим отъездом? А картину подарила не на Рождество, а на прощание? Или дело было в том мужчине, с которым или к которому она улетела на Майорку? Но я же помню, как она ревновала меня уже в Италии. Чаще всего грехи, в которых мы обвиняем других, – наши собственные. Выходит, ревность – знак скрытой склонности к измене.