Волчок - [18]

Шрифт
Интервал

– Варя, может, ты ко мне приедешь? Пойдем гулять на реку, потом по крышам. В ресторацию закатим, хочешь?

– Мишуша, ну куда мне ехать? Тут гости, надо прибирать, принимать. Герберт ухо расцарапал, нужно лечить его.

«День рождения – обычная условность, не раздувай свое значение, ты не ребенок, не смей обижаться!» Так я быстро-быстро, неслышно-неслышно говорю себе.

– Хорошо, я приеду, раз так всем удобнее. Только можно тогда никому не говорить про мой день? Эмма будет без подарка, поставим их в неловкое положение.

– Чушь!

– Так ты согласна?

– Миня, мне пора, приезжай часам к четырем.

3

Уже сидя в электричке, я понимал, что поездка и окажется лучшей частью дня. Была самая середина лета и середина летнего дня. Возможно, уже завтра лето начнет спускаться с горы, копя и теряя, но в мой день год за годом лето в самом зените, в самой поре и славе. За окном мелькали раскрашенные заборы, ржавеющие гаражи, кирпичные водонапорные башни, сверкнула чешуей Москва-река, город то заканчивался, то спохватывался и начинался заново. Наконец на плече холма вспыхивали розовые пагоды кипрея, и начиналась лучшая из свобод – свобода дорожная.

Иван-чай – прощальный цветок, не отпускающий сердце. Еще сжимают кулачки нераскрывшиеся бутоны, еще нежны новорожденные розовые шелковинки лепестков, а там, на нижних ярусах, уже седеет кольцами осенний ус, уже светятся солнцем дымы разлуки. Не за то ли так люблю тебя, кипрей, – за одновременность всех возрастов, за цветущую связь времен, за юную красоту близкого упадка?

Конечно, с таким настроем нужно было проехать станцию Вяхири и катиться дальше, дальше, светлея от праздничного огорчения. Господи, для чего снабдил ты меня таким терпким характером? Знаю, знаю зачем. А почему спрашиваю? Да из-за того же характера.

Когда я приехал, все давно уже сидели на берегу Свиного пруда. У подножья сосны на подстилке хвои светились две дыни, золотистые каждая на свой лад. Единственное свободное кресло занимала, свернувшись калачом, Рохля, одна из малых собак. При моем появлении Рохля вопросительно подняла голову, шевельнула хвостом и тут же снова впала в ленивую негу. Пирующие приветствовали меня, Сережа Ярутич велел дочери принести еще один стул. Согнать Рохлю никому в голову не пришло.

Эмма и Эдуард – самые частые гости Ярутичей. Наверное, мне никогда их не понять. Это люди, которых я ни разу не видел неулыбающимися. Людям идет улыбаться. Кого-то улыбка защищает, кого-то делает беззащитным, но в стране, где такая долгая зима, улыбки улучшают климат. У Эммы же с Эдуардом улыбка то ли ритуал, то ли политика. Словно если они на секунду перестанут улыбаться, их кто-то накажет – рублем или по попе, не знаю.

У Ярутичей на все лады повторяют, какие Эмма и Эдуард хорошие. Наверняка так и есть. Но почему время от времени кажется, что они не настоящие люди, а голограммы? Вероятно, я просто не умею ценить светской беседы, где главная прелесть – легкость интонации, а предметы избираются только такие, какие невозможно принять близко к сердцу: сорта бегоний, белая мебель, фестиваль провансальской кухни. Примерно через час беседы обнаруживаешь, что держать на лице приветливое выражение не так-то просто, а еще через полчаса – что сам превращаешься в голограмму.

Мы с Варварой пошли за стулом для меня. По дороге стало ясно, что Варя выпила больше двух бокалов. Как только мой стул оказался у стола, Рохля спрыгнула с кресла, потянулась и ушла в сторону бани, а может прямо в нее.

К вечеру звуки ручья, впадающего в пруд, сделались чище и холодней. В чернеющей воде отражались облака голубых гортензий. Где-то далеко за полем стучал молоток, и стук этот, оголубленный расстоянием, казался небесным. Глядя на сосны, я наконец успокоился. Тут Ольга велела Сереже налить всем вина и подняла бокал за меня и мой день рожденья. У Эммы и Эдуарда на лицах проявилось приятное удивление, точнее к постоянной приятности прибавились дополнительные ноты. Вроде у них приподнялись брови, хотя этого и не было видно. Как жаль, что нас не предупредили, мы без подарка. А сколько тебе, если не секрет?

4

Выждав некоторое время, я предложил Варе прогуляться. Уходить из-за стола ей не хотелось. Будь у нее надежда сидеть со всеми, а не бегать в дом и из дому, никуда бы мы не пошли. К тому же Сергей вполголоса, но так, что все слышали, попросил Варю больше не пить. Она сверкнула волчьими глазами, ярко улыбнулась и потянула меня за собой. Мы вышли за ворота. Солнце уже окуналось в дальний лес, и борозды недавно вспаханного поля отливали фиолетовой глиной. Молча мы свернули с дороги в какой-то дачный проулок и стали спускаться между рядами сливающихся в мрачные монолиты елей. Дачи справа и слева, казалось, пустовали. Наконец впереди забрезжил зелено-золотистый просвет. Где-то впереди несла быстрые воды Пахра. Понемногу мы разговорились. Почему разговор зашел о ремонте моей квартиры? Ничто вокруг не могло навести на мысль о полах, обоях, краске и шпатлевке. Время от времени мы говорили о ремонте: Варвара подумывала переделать мой дом по собственному вкусу, я, насколько мог, показывал на словах воодушевление, но бессознательно старался отложить начало работы как можно дальше.


Еще от автора Михаил Ефимович Нисенбаум
Лис

«Лис» – крошечный студенческий театр, пытающийся перехитрить руководство университета. Всего один из сюжетов, которым посвящен роман. Книга охватывает три десятилетия из жизни российского вуза, в метаморфозах этого маленького государства отражаются перемены огромной страны. Здесь борьба за власть, дружбы, интриги, влюбленности, поединки, свидания, и, что еще важнее, ряд волшебных изменений действующих лиц, главные из которых – студенты настоящие, бывшие и вечные. Кого тут только не встретишь: отличник в платье королевского мушкетера, двоечник-аристократ, донжуаны, шуты, руферы, дуэлянты.


Почта святого Валентина

У бывшего преподавателя случайно открывается редкостный дар: он умеет писать письма, которые действуют на адресата неотвратимо, как силы природы. При помощи писем герой способен убедить, заинтересовать, утешить, соблазнить — словом, магически преобразить чужую волю. Друзья советуют превратить этот дар в коммерческую услугу. Герой помещает объявление в газете, и однажды раздается телефонный звонок, который меняет жизнь героя до неузнаваемости.В романе описана работа уникального ивент-агентства, где для состоятельных клиентов придумывают и устраивают незабываемые события: свидания, примирения, романтические расставания.


Почта св. Валентина

У бывшего преподавателя случайно открывается редкостный дар: он умеет писать письма, которые действуют на адресата неотвратимо, как силы природы. При помощи писем герой способен убедить, заинтересовать, утешить, соблазнить – словом, магически преобразить чужую волю. Друзья советуют превратить этот дар в коммерческую услугу. Герой помещает объявление в газете, и однажды раздается телефонный звонок, который меняет жизнь героя до неузнаваемости.В романе описана работа уникального ивент-агентства, где для состоятельных клиентов придумывают и устраивают незабываемые события: свидания, примирения, романтические расставания.


Теплые вещи

В уральском городке старшеклассницы, желая разыграть новичка, пишут ему любовное письмо. Постепенно любовный заговор разрастается, в нем запутывается все больше народу... Пестрый и теплый, как лоскутное одеяло, роман о времени первой любви и ее потрясающих, непредсказуемых, авантюрных последствиях.


Рекомендуем почитать
Заметки с выставки

В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее  гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.


Внутренний Голос

Благодаря собственной глупости и неосторожности охотник Блэйк по кличке Доброхот попадает в передрягу и оказывается втянут в противостояние могущественных лесных ведьм и кровожадных оборотней. У тех и других свои виды на "гостя". И те, и другие жаждут использовать его для достижения личных целей. И единственный, в чьих силах помочь охотнику, указав выход из гибельного тупика, - это его собственный Внутренний Голос.


Огненный Эльф

Эльф по имени Блик живёт весёлой, беззаботной жизнью, как и все обитатели "Огненного Лабиринта". В городе газовых светильников и фабричных труб немало огней, и каждое пламя - это окно между реальностями, через которое так удобно подглядывать за жизнью людей. Но развлечениям приходит конец, едва Блик узнаёт об опасности, грозящей его другу Элвину, юному курьеру со Свечной Фабрики. Беззащитному сироте уготована роль жертвы в безумных планах его собственного начальства. Злодеи ведут хитрую игру, но им невдомёк, что это игра с огнём!


Шестой Ангел. Полет к мечте. Исполнение желаний

Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…


Тебе нельзя морс!

Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)


Авария

Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)