Волчьи ночи - [8]

Поэтому Рафаэль решил, что в данный момент лучше сдерживаться и скрытничать. А уже в дальнейшем он при случае покажет зубы…

— Хор — это не шутка, скажу я вам… хор — это люди, — чуть более миролюбиво и уважительно втолковывал ему профессор, — человек в хоре — это не только голос и горло, но и душа, поверьте, и эти души нужно согласовать между собой и настроить на общий лад. Разумеется, я знаю, что каждый человек стремится выразить себя. Именно его душа к этому стремится. Как моя, так и ваша… И если этой душе предоставить такую возможность, разумеется, если сделать это соответствующим образом, тогда душа запоёт. Будет петь сама для себя. И будет петь в хоре. Поэтому, скажу я вам, не надо быть слишком малодушным…

— Я не верю в то, что вы найдёте здесь таланты, — поморщившись, ответил Рафаэль.

— Как это не найду, — не желал согласиться старик. — Необыкновенных, конечно, не открою, — решил слегка подправить своё утверждение старик, — такие дарования — исключительная редкость. Но ведь здесь они нам и не нужны. Они бы нам мешали. Однако всюду можно найти людей, у которых есть слух и которые любят петь…

— Да слышал я их там, в трактире, — нахмурился Рафаэль и глубоко вздохнул, давая понять, что ему надоели эти объяснения и что после всего того, чем он сегодня занимался, он имеет право быть усталым. Сказывалась бессонная ночь и в придачу к ней перетаскивание всякого хлама и уборка, поэтому ему очень хотелось прервать разглагольствования профессора.

Однако тот, охваченный пробудившимся рвением, явно не собирался обращать на это внимание…

— Вот видите, как раз об этом я и говорил. Люди поют. С этим не поспоришь. Нужно только пробудить интерес к хору. Использовать хитрость, если не получается иначе… А вы прямо завтра пойдете в трактир, о котором говорили, и так, ненавязчиво, как будто речь идёт о вашем личном удовольствии и восхищении их пением, привлечёте внимание поющих. А поскольку я не сомневаюсь, что вы тоже поёте, они с радостью пригласят вас к себе в компанию. Дадите им денег на литр вина, и дело пойдёт. Но — слушайте меня внимательно — про хор вы и не упоминайте. С этим нужно осторожно…

Рафаэль намеренно, как можно шире, зевнул и, поскольку сидел на кровати, развалился на ней, прислонившись плечами и головой к стенке… Он и глаза потер, но старик не обращал на это никакого внимания и дальше рассуждал о людях, которые составят костяк хора: они должны быть общительными и в то же время уважаемыми, однако не слишком уважаемыми, ибо это отталкивает от них большинство, и, само собой разумеется, нужно отобрать из них тех, кто при всём этом обладает к тому же голосом и слухом. «И к Грефлину, — заметил он, — было бы, конечно, хорошо зайти», — Рафаэль не мог сказать, поёт этот Грефлин или нет. — «Это нужно узнать, чтобы составить план дальнейших действий. Во всяком случае, надо сознавать, что в каждом кандидате особенно важно обратить внимание на дух, который нужно поднять и склонить на свою сторону. И дух, если его правильно увлечь и предложить то, что ему нужно, наверняка отзовётся…» После этого мысли Рафаэля принялись блуждать где-то далеко. Снаружи снова закричали совы. А внизу, под их криками, расстилались огромные, заколдованные пространства, безлюдные и бездорожные… Правда, он кивал профессору, особенно тогда, когда тот толковал о созвучиях и полифонии в литургической гимнике и одноголосных ударениях в шагах, но Рафаэль мало что в этом понимал, как и в циклической тонике, которая, само собой разумеется, стремится к согласованию с основным, хотя и малозаметным для слуха, ассонансом астральных структур.

— Всё-таки, — Рафаэль без особого интереса вернулся к разговору, — с этими людьми надо говорить на их языке…

— Конечно, конечно, — нетерпеливо прервал профессор, — однако…

— Я хочу сказать, к ним надо прислушиваться, — не сдавался Рафаэль.

— Прошу вас, ну!.. — старик сделал такую гримасу, как будто унюхал какое-то зловоние, и смерил Рафаэля надменным взглядом. Он даже сделал многозначительную паузу, которую Рафаэль, вопреки гневу, охватившему его при этих словах, не решился прервать. Он только вздохнул — выразив этим своё несогласие — и поменял позу; уже в следующий миг он презирал себя за лицемерие. Между тем профессор продолжал рассуждения, и его явно не интересовали ни обида Рафаэля, ни его, возможно, справедливые профессиональные замечания, которые тот впоследствии упрямо держал при себе, лишь иногда намекая на них с помощью зевков и нетерпеливого перемещения по кровати.

Там, внизу, простирались заснеженные дали, пустынные и немые, словно одержимые злом бездорожья, пустынные вырубки, глубокие снежные заносы и весь этот проклятый путь в никуда.

Уже на следующий вечер — так сказать, по долгу службы — Рафаэль должен был отправиться в трактир «У Аги». Ему совсем не хотелось идти туда. Трактир находился далеко, и лесная тропинка с церковного холма шла через узкое и малопривлекательное тёмное ущелье. При таком морозе и сугробах он бы даже пса вниз не погнал!

Снегопад всё ещё продолжался. Прерывистый резкий северный ветер завывал, взметал в воздух рыхлый снег и гнал его по голому гребню, округлой плешью возвышающемуся над поросшими лесом склонами. И колокольня на этот раз, вот так, снизу, если смотреть со склона наверх, показалась ему рогом на этой плеши…