Волчьи ночи - [9]
Он отправился в путь вскоре после обеда. Густые клубы снежинок воронкообразно кружили над долиной. На дороге в ущелье снег был глубже, чем на склонах, — Рафаэль проваливался почти по пояс, длинный белый тулуп, скорее всего, оставшийся в церковном доме от бывшего священника, был при этом дополнительной, малоприятной помехой.
Кроме этого, он воспользовался и меховой шапкой священника, и кожаными сапогами, найденными в шкафу. Сейчас это, особенно сапоги и шапка, пришлось очень кстати.
Время от времени то тут, то там с ветвей падал снег, а из рощи густо растущих дубов расползалась по округе мгла.
Сапоги ему намазала Эмима…
— Давайте я вам помогу, — сказала она, когда он, приготовив тряпку и жир, собирался намазать сапоги, и после этих слов неожиданно присела перед ним на корточки и начала соскребать с обувки плесень. Профессору это явно не понравилось, тем не менее, он повернулся к окну, не вымолвив ни слова.
Под рыхлым снегом иногда попадалась ледяная корка. Поэтому он двигался осторожно, не торопясь, особенно по крутому склону над ущельем, когда приходилось хвататься за стволы и ветви деревьев, что вызывало дополнительную задержку.
За густыми зарослями молчали скрытые, невидимые овраги… и время от времени у него появлялось неясное, откуда-то издали выплывшее ощущение, что в этом сумеречном спокойствии дубов таится какая-то особая привлекательность, которая иногда охватывает одинокого путника и издали безгласно зовёт к себе, в себя, в свою бездонную глубину мира и покоя, который никогда не кончается и который никто никогда больше не нарушит. «Может быть, в этом виновата изложенная Михником теория ассонанса астральных структур, призывающих дух», — подумал он и торопливо обогнул одинокое, заснеженное изваяние Марии с ножом в груди. Из склона за ним, несмотря на снег и холод, бежал живой родник, а от источника и из-под него поднимался лёгкий пар… Даже в глазницы на лице Марии — он заметил это так, мимоходом, боковым зрением — набился снег, что добавляло полным скорби и боли глазам особое, почти пугающее выражение. Будто бы она сердито смотрела на полосу земли перед собой и ущелье за ней. И у ворон, которые стаями или поодиночке, неподвижные, промерзшие, сидели на нижних ветвях деревьев, стоявших вдоль дороги, был точно такой же взгляд. И Рафаэль чувствовал, что все они обладают каким-то общим знанием. Что ни одной птице не надо смотреть на других, дабы понять, что к чему. Они не боялись. Как будто всё были одинаково настроены на один и тот же лад и как будто все принадлежали этой сумеречной тишине. «Если вспомнить сказанное Михником, — подумал он, — то, так или иначе, это свидетельство ограниченности человеческого ума и слуха».
Кто знает?..
В любом случае Грефлин, который среди прочего арендует и этот приходской лес, должен заботиться о дороге к церкви, — Рафаэль решил, как можно скорее обратить на это его внимание — ведь без дороги ничего предпринять невозможно.
Будет очень трудно убедить кого-нибудь из жителей Врбье пробираться по такой дороге на спевки, скорее всего, они даже в рождественский вечер не придут в церковь.
Потягивая жганье из бутылки, которую, отправляясь в дорогу, Рафаэль тайком сунул в карман, он решил, что сам попробует договориться с Грефлином — может, тот согласится; с этим, безусловно, не терпящим отлагательства делом вряд ли стоит обращаться к декану.
Потом Рафаэлю показалось, так, на ходу, что где-то время от времени раздаётся звон. Очень далеко, совсем внизу, на равнине, вполне возможно, что на болоте. Однако, когда он остановился и, затаив дыхание, ещё раз внимательно прислушался, он услышал только тихий шелест снежинок, который мягкой пеленой со всех сторон обволакивал глубокую тишину.
Даже собаки не лаяли внизу, в Врбье или где-либо в другом месте… Даже если на деревья или склон горы налетал ветер, вокруг всё равно господствовала тишина, а когда он вновь решительно шагнул в снег, тишина осталась по-прежнему властной, неподвижной, точь-в-точь такой же — как издали, так и вблизи.
Внизу, на равнине, снега было больше. И ветер на чистополье задувал гораздо сильнее. Рафаэль ссутулился, поднял воротник и ускорил шаг.
III
Низкие, заметённые снегом дома в Врбье как-то нескладно теснились на краю леса — словно им было немного страшно стоять вот так, на открытом месте, и, робкие, неуверенные, они были готовы в случае опасности вновь броситься врассыпную и искать прибежища в лесу. С северной стороны равнины и неба над ней и с боковых склонов за ними медленно сгущался туман.
Из-за подгнивших заборов раздался лай собак.
То тут, то там за запотевшими окнами появлялись лица.
Пахло дымом.
Побаиваясь собак, которых не держали на цепи, Рафаэль на всякий случай шел подальше от заборов. Шагал прямо по целине. Поскольку большие, готовые к прыжку твари рычали возле заборов и были готовы перелететь через них. От их морд валил пар. А в злобном, угрожающем лае, в белой ощетиненной шерсти, в глазах и оскаленных клыках, угрожающе хватающих пустоту, было что-то дико враждебное.
Тяжесть навалилась ему на грудь. Его бросало в жар от неодолимой боязни, что одна из этих белых зверюг запросто может перемахнуть через забор и со всей силой своей злобы накинуться на него. Никто не пытался их успокоить. Никто не появился на пороге или во дворе хотя бы одного дома. Только в окна пялились.
Рассказанные истории, как и способы их воплощения, непохожи. Деклева реализует свой замысел через феномен Другого, моделируя внутренний мир умственно неполноценного подростка, сам факт существования которого — вызов для бритоголового отморозка; Жабот — в мистическом духе преданий своей малой родины, Прекмурья; Блатник — с помощью хроники ежедневных событий и обыденных хлопот; Кумердей — с нескрываемой иронией, оттеняющей фантастичность представленной ситуации. Каждый из авторов предлагает читателю свой вариант осмысления и переживания реальности, но при этом все они предпочли «большим» темам камерные сюжеты, обращенные к конкретному личностному опыту.
Новая книга И. Ирошниковой «Эльжуня» — о детях, оказавшихся в невероятных, трудно постижимых человеческим сознанием условиях, о трагической незащищенности их перед лицом войны. Она повествует также о мужчинах и женщинах разных национальностей, оказавшихся в гитлеровских лагерях смерти, рядом с детьми и ежеминутно рисковавших собственной жизнью ради их спасения. Это советские русские женщины Нина Гусева и Ольга Клименко, польская коммунистка Алина Тетмайер, югославка Юличка, чешка Манци, немецкая коммунистка Герда и многие другие. Эта книга обвиняет фашизм и призывает к борьбе за мир.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Жил-был на свете обыкновенный мальчик по прозвищу Клепа. Больше всего на свете он любил сочинять и рассказывать невероятные истории. Но Клепа и представить себе не мог, в какую историю попадет он сам, променяв путевку в лагерь на поездку в Кудрино к тетушке Марго. Родители надеялись, что ребенок тихо-мирно отдохнет на свежем воздухе, загорит как следует. Но у Клепы и его таксы Зубастика другие планы на каникулы.
Без аннотации Мохан Ракеш — индийский писатель. Выступил в печати в 1945 г. В рассказах М. Ракеша, посвященных в основном жизни средних городских слоев, обличаются теневые стороны индийской действительности. В сборник вошли такие произведения как: Запретная черта, Хозяин пепелища, Жена художника, Лепешки для мужа и др.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.
Без аннотации Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни. Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей.
Действие романа «Ожерелье Мадонны» происходит в тюремной больнице в момент бомбардировок Сербии. Рассказ каждого из четырех персонажей — это история частной жизни на фоне событий конца XX века, история литературной полемики поколений. Используя своеобразные «фильтры» юмора, иронии, автор стремится преодолеть местные, национальные и глобальные мифы и травмы, и побудить читателя размышлять о значении формы в мире, стремительно меняющем свои очертания.
События книги происходят в маленьком городке Паланк в южной Словакии, который приходит в себя после ужасов Второй мировой войны. В Паланке начинает бурлить жизнь, исполненная силы, вкусов, красок и страсти. В такую атмосферу попадает мясник из северной Словакии Штефан Речан, который приезжает в город с женой и дочерью в надежде начать новую жизнь. Сначала Паланк кажется ему землей обетованной, однако вскоре этот честный и скромный человек с прочными моральными принципами осознает, что это место не для него…
Это книга — о любви. Не столько профессиональной любви к букве (букве закона, языковому знаку) или факту (бытописания, культуры, истории), как это может показаться при беглом чтении; но Любви, выраженной в Слове — том самом Слове, что было в начале…
«…послушные согласны и с правдой, но в равной степени и с ложью, ибо первая не дороже им, чем вторая; они равнодушны, потому что им в послушании все едино — и добро, и зло, они не могут выбрать путь, по которому им хочется идти, они идут по дороге, которая им указана!» Потаенный пафос романа В. Андоновского — в отстаивании «непослушания», в котором — тайна творчества и движения вперед. Божественная и бунтарски-еретическая одновременно.