Волчье небо. 1944 год - [18]

Толпа не отвечала.

Один, придерживая на груди автомат, стал лупить кулаками в ворота:

– Открой!

Шурка знал, что это наверняка не те немцы. Среди них точно нет, просто не может быть того, который… это сделал. И вообще… Но думать было поздно.

Шурка пихнул клетчатое пальто рядом, саданул в бок какую-то куртку, толкнул шинель.

– Назад!!! – беспомощно вопили солдатики.

Шурка пролетел сквозь кордон. Врезался в самую глубину. Схватил за грудки. Успел заметить полуоторванный карман. И мысли выскочили из головы. Осталась одна. Самая глупая: «Нет, в самом деле?»

…Разумеется, он вовсе не ждал, что немцы будут с клыками и рогами, как на карикатурах в газете «Правда». Что взгляд у них волчий, желтый. Что изо рта у них будут змеиться раздвоенные языки и капать яд, как на плакатах, где немцев пронзает штыком русский воин-герой.

Он ничего не ждал.

Но чтобы… Мерзкие такие, багровые, вулканические. «Прыщи», – только и подумал Шурка. «Нет, в самом деле?» Пры-щи?!

А потом кулак обрушился ему на голову. Выбил и эту последнюю мысль.

На миг все покрылось тьмой, исчезли звук, свет, запах, немец с прыщами. Шурку дернуло за воротник. Швырнуло. По ребрам больно даже через куртку ударил асфальт.

Звук и свет вспыхнули вновь. Шурка услышал «Назад!!!», уловил краем глаза – толпа рванула, смыкаясь, со всех сторон сразу. Увидел сапоги: высокие, черные и круглые, как два ствола, уходили ввысь. Продолжались штанами, похожими на два оттопыренных уха. Взгляд Шурки поскакал дальше вверх: пустая кобура – колючий блеск медалей – матовый блеск погон – вскинутая рука. Бах! – воздух треснул пополам и запах порохом. Толпа взвизгнула, ахнула.

– Наз-зад, бараны! – голос Шурка вдруг узнал.

Толпа затопотала, теснясь назад. Будто все разом поняли одно и то же: автоматы – тоже настоящие. Солдаты ловко оттеснили всех на тротуары, раздвинули проход. Немцы пугливо косились то на автоматы, то на толпу, окаменевшую по обе стороны, точно мифические скалы Сцилла и Харибда. Тишина стала оглушительной. Наконец, ее нарушил шорох: колонна снова двинулась к проспекту.

Человек в сапогах наклонился. Подал Шурке руку, потянул вверх. Другой рукой он застегивал себе кобуру. Козырек фуражки скрывал глаза. Совсем так, как раньше это делала серая шляпа с обвисшими полями.

Только теперь Шурка был почти одного с ним роста.

– А ты вырос, – заметил он. Тот, кого называл Королем игрушек Бобка, пока не стал делать вид, что все забыл. Кого Таня ошибочно считала смертью.

– А я уж думал, куда это вы запропастились, – Шурка вытер руку об штаны.

Тот весело захохотал:

– Я так и знал, что ты будешь рад меня видеть.

* * *

Шум в классе был такой, что Елена Петровна слышала его даже ступнями. Пол в коридоре вибрировал.

«Не хватает нам мужпедсостава, не хватает», – с горечью думала она. Но и собственные мысли слышала плохо.

Казалось, за дверью разрезают железными щипцами отслуживший свое крейсер. Папа Елены Петровны работал на ленинградской верфи – тогда ей подумалось, что от шума лопнут глаза и что ничего громче она никогда в жизни не услышит. Она ошиблась. За дверью шел урок труда.

…А ведь предупреждали Нелли Львовну на педсовете, предупреждали: сомнительная это идея – учить мальчишек шить. «Не шить! Освоить пару швов. Тамбурный и «козлик», – отбивалась Нелли Львовна. «Для развития моторики рук», – вспомнила ее слова Елена Петровна и поморщилась: какая чушь. Ты им моторику разовьешь – а они потом этими руками по карманам воровать начнут?

Или что Нелли Львовна думает – на пианино играть будут?

От шума дребезжали стекла, покачивалась лампочка.

Жди теперь, когда сюда дойдет дозором военрук или физрук. Представитель мужпедсостава. Рявкнет, гаркнет, наведет тишину.

В дверь ударил девятый вал. С потолка облачком опала штукатурка.

Ждать? …Еще чего! В войну женщины должны уметь всё! А завучи тем более.

Елена Петровна решительно дернула ручку. Звуковая волна хлестнула ее по всему телу сразу, накрыла с головой.

Мальчишки бегали. Мальчишки орали. Мальчишки скакали. Мальчишки сдвигали друг на друга парты. Тяжело полз шкаф – кто его толкал сзади, было не видно.

Да Бобке было и все равно.

Дело шло о жизни и смерти.

Он вытянул губы трубочкой. Хмурил брови. В руке мок от пота сложенный лоскуток. В голове сновали три мысли. Все три говорили голосом Нелли Львовны: «Иголку сюда, иголку туда, потянуть… иголку сюда (уколол палец), иголку туда (не туда – а ту-да, вот так), потянуть… иголку сюда, иголку туда, потянуть…» На миг ему показалось, что он видел фигуру, и, кажется, это была Капуста, она открывала рот – звука не было. Да и не важно. Он снова упер взгляд туда, где проклевывалось сквозь ткань острие.

Иголку сюда, иголку туда, потянуть.

Иголку сюда, иголку туда, потянуть.

Он был как камень среди бушующего моря.

И вдруг оно опало. А Бобка подпрыгнул на месте, с легчайшим звоном упала на парту его иголка.

Елена Петровна покосилась на нее. Такая настала тишина.

– Смир-р-р-р-НА! – еще раз рявкнул физрук. Гулко, как будто его грудь и горло были свернуты из листового железа, которое обычно шло на водопроводные трубы.

– Эт-та шта?!

Класс молчал. «Иголка сюда, иголка туда, потянуть», – мысленно водил рукой Бобка. Боялся забыть.