Вокруг Света 1993 № 04 (2631) - [24]

Ответить мы не могли. Тут подали отбивные, красные, сочные, и Флит съел три штуки с отвратительной жадностью. Жевал он только правой стороной и, откусывая мясо, склонял голову к правому плечу. Доев, он, видимо, понял, что ведет себя странно, так как сказал виноватым тоном:

— Кажется, никогда в жизни не бывал так голоден. Я заглатывал пищу, как страус.

После завтрака Стрикленд сказал мне:

— Не уезжай. Ночуй здесь.

До моего дома было меньше трех миль, и просьба эта казалась нелепой. Однако Стрикленд настаивал, и я собрался что-то ответить, но мне помешал Флит, стыдливо объявив, что хочет есть. Стрикленд отправил ко мне слугу за постелью и лошадью, и мы втроем пошли на конюшню скоротать время до прогулки. Человеку, питающему слабость к лошадям, никогда не надоест их осматривать; и если люди убивают время таким образом, то набираются друг от друга знаний и заблуждений.

В конюшне было пять лошадей, и я никогда не забуду сцену, произошедшую, когда мы попытались их осмотреть. Животные словно взбесились. Они пятились, пронзительно ржали и чуть не оборвали уздечки; потели, дрожали и, казалось, обезумели от страха. Стриклендовские лошади знали хозяина как собаки, поэтому происходящее казалось более чем странным. Чтобы они в испуге ненароком не покалечились, мы вышли из конюшни. Затем Стрикленд вернулся и позвал меня. Лошади были все еще испуганы, но встретили нас приветливым ржаньем и клали головы нам на грудь.

— Нас они не боятся,— сказал Стрикленд.— Знаешь, я отдал бы трехмесячное жалованье, лишь бы Гнев смог заговорить.

Но Гнев оставался нем, он только льнул к хозяину и раздувал ноздри, как все лошади, когда хотят что-то объяснить и не могут. Однако стоило лишь появиться Флиту, лошадей вновь обуял страх. Нам пришлось уйти из стойл, чтобы не получить удар копытом. Стрикленд сказал:

— Похоже, Флит, они не любят тебя.

— Ерунда,— ответил он.— Моя кобыла пойдет за мной, как собака.

Флит направился к ней; кобыла стояла в деннике и, едва Флит снял загородку, ринулась к выходу, сшибла его с ног и убежала в сад. Я засмеялся, но Стрикленду было не до смеха. Он взялся обеими руками за усы и так потянул их, что чуть не вырвал. А Флит, вместо того, чтобы пойти за кобылой, зевая, сказал, что хочет спать. И удалился, хотя проводить новогодний день в постели было достаточно глупо.

Мы остались вдвоем, и Стрикленд спросил, не заметил ли я в поведении Флита чего-нибудь странного. Я ответил, что Флит пожирал мясо как зверь; но, возможно, это следствие одинокого житья в холмах, вдали от столь возвышенного и утонченного общества, как, например, наше. Стрикленд не улыбнулся. Наверно, он даже не слушал меня, так как невпопад заговорил об отметине на груди Флита. Я сказал, что она, возможно, оставлена шпанской мушкой, а может, это новая родинка. Мы согласились, что вид у нее неприятный, но Стрикленд дал мне понять, что я дурак.

— Говорить о своих подозрениях я не стану,— сказал он,— ты сочтешь меня сумасшедшим; но тебе нужно бы, если ты можешь, остаться здесь на несколько дней. Наблюдай за ним, но догадки держи при себе, пока я не решу, что делать.

— Но вечером я еду на званый обед.

— Я тоже,— ответил Стрикленд.— И Флит едет. Если только не передумал.

Мы погуляли по саду, молча выкурили по трубке — друзьям незачем портить разговорами хороший табак,— а потом пошли будить Флита. Флит уже проснулся и беспокойно расхаживал по комнате.

— Послушайте,— сказал он,— мне хочется еще отбивных. Можно?

Мы засмеялись и сказали:

— Переодевайся. Сейчас подадут лошадей.

— Ладно,— ответил Флит.— Поедем, но сперва я поем отбивных — и непременно с кровью.

Судя по всему, он не шутил. Было четыре часа, а завтракали мы в час; и все же он еще долго требовал отбивных. Потом переоделся в костюм для верховой езды и вышел на веранду. Оседланная лошадь — ту кобылу так и не удалось поймать — не подпускала его к себе. Все три лошади, и без того норовистые, казались обезумевшими от страха — и в конце концов Флит решил остаться дома и чего-нибудь поесть. Стрикленд и я уехали в удивлении. Когда мы приблизились к храму Ханумана, Серебристый вышел и замяукал на нас.

— Он не возведен в сан жреца,— сказал Стрикленд. — Кажется, я с большим удовольствием возложил бы на него руки.

В тот вечер в нашем галопе не было живости. Лошади были вялыми и двигались будто измотанные.

— После завтрака они очень перепугались,— заметил Стрикленд.

И больше до конца прогулки не произнес ни слова. Раза два ругнулся под нос, но это не в счет.

Вернулись мы в семь часов, уже стемнело, однако света в бунгало не было.

— Бездельники мои слуги! — сказал Стрикленд.

Вдруг моя лошадь попятилась от чего-то, лежащего на дороге, и прямо перед ее мордой поднялся Флит.

— Чего это ты ползаешь по саду? — спросил Стрикленд.

Но обе лошади понесли и чуть не сбросили нас. Мы спешились у конюшен и вернулись к Флиту, стоявшему на четвереньках у апельсиновых кустов.

— Что с тобой, черт побери? — спросил Стрикленд.

— Ничего, совершенно ничего,— торопливо и хрипло ответил Флит.— Я тут, понимаешь, занялся садовничеством... ботаникой. Земля пахнет восхитительно. Наверно, отправлюсь погулять... надолго... на всю ночь.