Воинство ангелов - [138]

— Давай вперед. Я править буду, а ты давай вперед.

Я повиновалась, а человек слез, после чего устроился на заднем сидении. Джимми взял поводья, и мы тронулись.

— Куда мы едем? — спросила я.

— Туда, где он отлеживается, — сказал Джимми.

— Он ранен? — спросила я.

— Его так просто голыми руками не возьмешь, — ответил он.

— Ему плохо?

— Увидишь, — сказал он.

Видимо, продолжать беседу он был не склонен. Он сидел очень прямо, держа наготове хлыст и умело шевеля поводьями, направляя кабриолет по ракушечнику мимо домишек, мерцающих огоньками, дымящих трубами в этот вечерний час, споро шурша колесами по дороге, как было привычно ему еще с тех пор, когда он правил экипажем Хэмиша Бонда.

Улица была пустынна, пока мы не наткнулись на первый патруль. Патрульные направились к нам четко чеканя шаг — четверо солдат и позади офицер. Уличный фонарь сзади освещал их фигуры. Джимми сбавил скорость, и я смогла разглядеть их лица — черные лица, и блики света на штыках винтовок, и глаза, устремленные прямо на нас — у всех четверых, кроме офицера, тоже черного, — внимательно нас оглядывающие.

Джимми ловко вскинул руку, отдавая честь.

— Сорок второй теннессийский прибыл! — отрапортовал он.

И я чуть не вскрикнула: «Да это же часть, которой командовал Тобайес!»

Офицер тоже отдал честь ему в ответ, и мы проехали мимо патрульных, и четкие шаги их по ракушечнику замерли вдали. Не оборачиваясь, Джимми дернул головой в сторону патрульных.

— Наши, — заметил он и повторил с горечью: — Наши… Глядишь, помогли бы нам, так все по-другому бы вышло… Да… Но эти белые подонки разве допустят…

— Они из Сорок второго теннессийского? — спросила я.

— Они нет. Это я там служил.

И я чуть было не сказала: но тогда ты должен знать моего мужа, майора Сиерса.

— Служил, — произнес он, — когда мы из болот вышли. Рору вывел нас то есть…

— Так, значит, ты был с Рору?

— С лейтенантом Оливером Кромвелем Джонсом, — поправил меня Джимми. — Он прервался, понукая лошадей, затем продолжал: — Да, я сбежал к нему, взял лошадь — и был таков, когда она так меня обидела. Да… — Он взмахнул кнутом. — Да… Целовались-миловались, любовь была, и вдруг, как гром среди ясного неба, она в постель к нему перебежала… Да… Он приезжает в усадьбу… Старик настоящий… куда ему любовью-то заниматься… старый, больной насквозь, а она в постель к нему перебежала…

— Да к кому? К кому в постель? — недоуменно спросила я.

— К Бонду, сукину сыну этому, — ответил Джимми и сплюнул. После чего погрузился в молчание и созерцание длинной улицы, по которой ехал наш кабриолет.

Вдали на улице показалась идущая по тротуару человеческая фигура.

Мужчина, и, судя по походке, немолодой, шел впереди. Мы быстро его нагнали. Бедно одетый, он нес в руках маленькое ведерко — похоже, рабочий, задержавшийся на работе. Поравнявшись с ним, мы подъехали ближе.

— Добрый вечер, мистер, — сказал Джимми.

Человек поднял голову. Джимми качнул своим тюрбаном, угодливо, преувеличенно кланяясь. — Мистер, — повторил он и осведомился, который час.

Человек ощупью нашел часы. На улице было темновато, и он наклонил голову в картузе, чтобы разглядеть циферблат. Голова его была как раз под Джимми.

Все произошло с удивительной быстротой. Одним движением Джимми перехватил рукой свой хлыст и с силой опустил рукоятку — судя по звуку, очень тяжелую — на склоненную голову незнакомца.

Тот упал, не издав ни звука.

Это заняло не больше секунды. Я даже не успела вскрикнуть. Я только открыла рот, а Джимми уже кинул хлыст нам под ноги на днище кабриолета и, сильно ухватив меня за кисть, слегка вывернул руку.

— Заткнись, — приказал он.

Впереди, шагах в тридцати перед нами, из боковой улицы вынырнул патруль — восемь солдат и офицер. Мы подъехали к ним. Джимми все не оставлял мою руку, продолжая тихонько ее выкручивать. Приблизившись, мы увидели, что и второй патруль — негры, включая и офицера. Отпустив мою кисть, Джимми, осклабившись, отдал честь.

— Вечер добрый, джентльмены, вечер добрый! — сказал он и вполголоса, доверительно наклоняясь к солдатам, проговорил: — Мы там вам посылочку оставили, джентльмены!

Офицер поглядел туда, куда указывал Джимми.

— Тот парнишка даму оскорбил, вот эту даму, — продолжал Джимми. — Эта дама — цветная. При таком свете и не скажешь. Но она цветная, самая настоящая, джентльмены.

И повернувшись ко мне, он положил руку мне на колено со словами:

— Ведь правда же ты цветная, милочка?

— Проезжайте, — сказал офицер.

— Сорок второй теннессийский отбыл! — певуче выкрикнул Джимми, и мы тронулись, оставляя позади страшную картину.

Джимми тихонько посвистывал сквозь зубы, и зубы его поблескивали во мраке.

— О, зачем же ты это сделал! — воскликнула я.

Перестав посвистывать, он поглядел на меня.

— Почем мне знать зачем? — сказал он. — Разве знаешь? Делаешь, и все тут. Господь знает, а ты и не знаешь совсем.

— Он же тебе никакого вреда не причинил, — сказала я.

— И не причинит, — произнес он, — ни он сам и никто из его роду-племени.

Отвернувшись, он прищелкнул языком, погоняя лошадей, после чего возобновил посвистывание.

— Он домой шел, — сказала я. — Шел домой с работы, а ты…

Резко вскинувшись, он повернулся ко мне.